РОССИЯ: ГЛАЗАМИ ГАСТАРБАЙТЕРА

1. Что предшествовало выезду с Украины?..
 
После смерти бабушки Татьяны, на берегу Сейма, осталась «избушка на курьих ножках», - обычная сельская хата, - в которой коротала свой век моя мать. Мать была почти слепой; у нее были больные ноги. Когда явившись из Конотопа ее сестра, заявив, что эта хата теперь принадлежит ей. Горожане, чтоб прокормить себя и семью, вынуждены были обрабатывать небольшие клочки земли. В кого имелась в селе «фазенда», - как тогда говорили, - мог считать себя небожителем. И дело даже не в харчах, которых всегда не доставало при советской власти, - дело в том, что это стало частью обычаев селян, переехавших жить в город. Они пытались сохраниться в своем сельском коконе, заселяя городки, типа Конотоп.
 
Мать отвели к живущему рядом председателю сельского совета Черному Ивану, и заставили подписать какие-то бумажки. Пообещав матери, три короба гречневой шерсти, после подписания пакта капитуляции, они тут же заблокировали ее в дальней комнате, угрожая лишить входа. Тетка принялась тут же наводить свои жлобские порядки: первым делом разобрала печку... Все шло к тому, чтоб мать отправить на постоянное место жительства к брату.
 
Я свалился им, как снег на голову, и сразу же попытался пресечь ползучий процесс отчуждения. Как-то я застукал тетку на горячем. После словесной перепалки, она смылась к своему сыну Боре. Он жил рядом. Была полночь, но оказалось, что ее видели чуть не пол села. Меня срочно вызвали в милицию, и дали почитать донос,  написанный ее дочерью. В простой ученической тетрадке вместилась моя богатая биография. Я не был Александром Ивановичем Корейко, поэтому не счел за надобностью читать всю эту грязь, вернув ее милиционеру, со словами: «Пусть выправит ошибки, а потом, как-нибудь,  я почитаю на досуге».
 
Теткина дочь была не шибко грамотной. Работала крановщицей на будущем заводе «Авиакон» (тогда еще «Рембаза»). Муж ее был прапорщиком; работал в учебном полку летунов. У них было трое детей. О том, как  двоюродная сестрица ездила в Киев выбивать себе жилье, можно рассказать целую историю. Там было все: истерика, слезы, распеленатый ребенок на столе у военкома... От греха подальше, ей дали две комнаты в трехкомнатной квартире. Для бедной женщины, которая там проживала, наступили черные дни. В самом начале ей отрезали ход в туалет. Следили за каждым ее шагом, обсуждая это с дружественными соседями. Надо сказать, что обе родственницы были очень общительными женщинами. В грязную склоку втащили всех своих детей. В конце концов, женщина, прожившая там долгие годы, была вынуждена отправиться жить сначала к своей близкой подруге, а потом государство, обмишулившись, посчитав себя виноватым в чужом несчастье, выделило бедной женщине квартиру в новом доме.
 
…В моем случае, тетка сразу же подала на меня в суд. Сельскую хату поделили ровно по сволоку. Вышло так, что входная дверь попала моей матери. Тетка долго плакала. Ее дочь поклялась, что посадит меня в тюрьму. «Як, батька!», заявила она.
 
В свое время, мой отец обменял выращенную картошку на толь, чтоб перекрыть свою хату. Все хаты в селе были крыты соломою. За эту торговую операцию, в стране Коммунии, отца отправили на три года в лагерь: «За спекуляцию». Кто-то донес? Может тетка? Ей потребовались деньги? Мать работала в школе, учительницей. Учителям, сравнительно, хорошо платили. На свои трудодни, колхозники ничего не получали. Надо было срочно платить налоги; выкупать облигации займа. Под железом хаты были только в сельских активистов. Чуть позже, мать ездила за ним в самый Свердловск.
 
Теперь двоюродная сестра намеревалась повторить со мною тот же фокус. Я, почему-то, не поверил в эту дикость. А напрасно. У двоюродной сестрицы был огромный авторитет на заводе «Авиакон», и об этом я всегда должен был помнить. Ее мать стучала на всех и вся в селе, имея солидный авторитет стукача. Возможно дочь «достучалась» на то время до сексота? Тогда б уж точно, сбылась мечта идиотов. Скоро ее назначили кладовщицей. Она развелась со своим мужем. У нее появился новый любовник, вдвое моложе ее. Она купила себе еще одну квартиру. Сын ее учился на юриста. Она купила двое «Жигулей». Дочери – магазин. Начала покупать чиновников...
 
Над моей хатой начали барражировать военные вертолеты. По соседству появился настоящий притон из сельских барышень. Сюда ездили отдыхать, и на охоту, из Конотопа «летуны». В летных комбинезонах, они были похожи, друг на друга, словно клоны. Об крышу моей хаты, ударились первые дробинки…
 
В отцовской хате, со мной теперь жила моя мать. Оставлять ее в своем положении, было нельзя. Ее часть хаты, я не продавал уже чисто из озорства, заявив, что: «В эту часть хаты, они вселятся только переступив через мой труп!». Сельских сплетен я никогда не боялся. Жить страхом не привык. Это было счастливое время! Я начал печататься в патриотической печати. Я отдавался труду, как за письменным столом, так и на своих грядках. Выращивал свою клубнику, доведя грядки почти до двадцати соток и по сбору ягод – до16 ведер в день. Мог, когда вздумается, отправиться в лес или на речку…
 
Для нашей независимости наступили тяжелые времена. Это было похоже на сон в параличе. Шел сложный процесс отчуждения государственной собственности. Поддерживая общество в состоянии аморфности и политической нестабильности, джином из прошлого, к власти рвались люди, расставленные во время заговора против Горбачева секретными сотрудниками. Они представляли самых себя, комсомольскую элиту, хозяйственников и чуть позже примкнувших к ним бандюкам, которые закрепили свой авторитет, став крупным бизнесменами. Они заложили краеугольный камень для будущего состояния. В подвластных им СМИ, муссировались настоящие саги о бандитах, утверждая их светлый образ в потерявшем нравственные ориентиры обществе…
 
Везде орудовали банды. Старший сын альфа-сексота, Шика, организовал в селе банду. Бездельника, жившего по соседству, сделал своим заместителем. Тому выделили уазик, снабжая его бензином через ферму. У Шика была своя причина ненавидеть меня. Не удалось «женить» меня на своей одалиске! Одно время он содержал в колхозной конторе настоящий гарем. Каждый номенклатурный работник со времен оных всегда жил в селе на две семьи. Сын сексота жил мечтами в мифе, в который его поместил его влиятельный предок. Молодому Шику хотелось повторить всю карьеру своего отца, сохранив на должности главного инженера всю колхозную систему отношений.
 
Теперь за мною активно охотилось уже две бригады бандитов. Одна - с Конотопа; другая - «доморощенная». Стреляли по мне, по хате и над головою у слепой матери. Донесения в государственные инстанции, я отправлял, как депеши с поля боя. Часть из них оседала на столе в районного прокурора Мухи. Как-то, даже, я передал ему, через следователя Лесового, горсть дроби, которую насобирал возле хаты. Мне в ответ – клонированные на компьютере отписки. Бандит К., сказал мне: « Зачем ты обращаешься к ментам? Лучше обращайся ко мне. С нами можно договориться. Ты разве видел, чтоб менты помогли кому-нибудь?». Он бахвалился передо мною своей востребованостью.
 
Сам прокурор явился на роскошной иномарке в село. Сильно смахивающий на африканского бабуина старший сын сексота Шика, накрыл ему, прокурору Мухе, за Сеймом поляну. Я стал невольным свидетелем этого действа. При моем появлении на горизонте, Муха, набросил на голый торс свой прокурорский  жупан с белыми звездами. Девка, приехавшая с ним, стояла рядом, в белом летнем платьице. Как потом выяснилось: его заместитель по каким-то там неважным делам. Муха поручил ей опекаться моей дальнейшей судьбой. Таким образом, ссора со своей двоюродной сестрицей из-за раздела наследства, как выразился бы небезызвестный капитан Жеглов: «Повлекла за собой создание преступного сообщества, именуемого в просторечье – шайкою»!
 
С этого момента началась такое, что можно было позавидовать даже защитникам Сталинграда. Бандиты стреляли по мне даже днем. Они уже открыто ловили кур, а убыль, естественно, через сплетниц, списывали на меня, будто это я их ворую. Заявления пылью оседали в сельском совете. Потом, все-таки, смилостивились, компенсировали соседке мешком комбикорма. Сестрица, видно, взяла грех на душу. Это она тогда поставляла местным бездельникам серебрянку с вверенного ей склада, смешивая которую с аммиачной селитрой, можно сделать отличную взрывчатку. Местная гопота выглушила ей в Сейму всю рыбу вокруг села. Убыль списывалась на мою скромную персону, промышлявшего зимою щук на жерлицу, мол: «Корову нэ дэржить! Свынэй - тожэ! Нашу рыбу выловлюе!». Глушеная рыба, мешками, в обмен на самогонку, расплывалась по селу.
 
За мной установили наружное наблюдение. Пригодился богатый опыт сексота Шика. Он ходил в лесниках, и мог расплатится из стукачами хотя бы вязанкой хвороста. Впрочем, были и добровольные помощники, работавшие на энтузиазме. Они знали, что начальство оценит когда-нибудь их подвиги. После каждого разбойного нападения, ко мне приезжали бригада ментов и тщательно зачищала место преступления, не оставляя никаких улик. На разбитые колуном дверь, поломанный приемник, на другие улики, они смотрели, как баран на новые ворота.
 
Вершиной этой сексотской возни, едва ли можно было считать тот солидный штраф, который им удалось выписать мне через сговорчивого судью Кущенка. (Я спилил дома три березы (звучит, как «сталинские» три колоска)). Административное дело, было обставлено так, словно уголовное. Обвинение представляла девка, которую я видел в компании прокурора Мухи. Судья Кущенко, хвастался в суде, что уголовное дело против меня, тоже поручат вести ему. Что должно было выглядеть триумфом конотопского правосудия!
 
Это могло б выглядеть, как простой угрозой, если б я не знал, что из самой весны за мной по пятам ходит, под видом знакомого, уголовник с 18-летним стажем за решеткой! Вводя его в доверие, мне продали через него кусок сала, и общипанного заботливою женскою рукою гуся. Он намеревался вытащить меня в село. В носке, как потом выяснилось, он прятал нож. Достаточно было сделать какому-нибудь пьяному идиоту царапину, и дело, им виделось, в прокурорской шляпе. Свидетелей они намеревались представить больше, чем будет достаточно судье Кущенко. Курировали это дело, как всегда, менты. Дав уголовнику с погоняловом «Матрос», два месяца попьянствовать в селе на халяву, его убрали, от греха подальше. Потом следователь Коготь «стряпал» дело на меня об клевете…
 
А ведь я выдержал более десяти лет такой жизни! Мог считать себя настоящим ветераном побольше, чем даже какой-нибудь, так называемый «афганец», поскольку я воевал за свою землю, и не с мирным населением далекой страны, за паршивые идеалы тварного режима. Раздражало лишь то, что власть паразитов делала это в рабочем порядке, получая за это конкретные зарплаты, - я же получал только глупые отписки и нелепо тратил свою неповторимую жизнь на всю эту возню.
 
Я ездил с этим в Киев, оббивал пороги инстанций, что привело, в конце концов, к решению об отказе от гражданства Украины: « Зачем мне такое государство? - Думал я: - Эта нелепая история только помогла мне узнать его истинную цену!». В Министерстве внутренних дел на Богомольца, 10, какая-то симпатичная пигалица, с черными кудряшками и приятной, во всех отношениях, филфаковской речью, зачитала мне строгую бумагу: о причинах и порядке выхода из гражданства. Глядя на ее старания, показаться причастной к государственным делам, я решил просто уехать из такой унылой страны в Россию, не занимая себя дурными мыслями.
  
2.Москва
 
Осмотр России, надо знать, лучше всего надо начинать именно с Москвы. Именно отсюда начинается многое. Если не сказать, что: все. Москва стоит у истоков российской государственности.
 
В Москве, как в огромном зеркале, отражается все великолепие этого огромного государства. Большое в ней - безмерно увеличивается; а малое – мельчает, создавая, в свою очередь, тот серый фон, в котором бесследно растворится все, подобно песчинкам в бескрайней пустыне...
 
Москва – великодержавная, у нее есть свой неповторимый характер, своя харизма, свой крутой нрав. Каждый штрих России она вобрала, довела до совершенства и воплотила в себе. Вся бесконечность России, так или иначе, представлена в Москве. Поражает имперская огромность этого мегаполиса.
 
Москва торопится мне навстречу, зовет и манит, присматривается, как бы давая урок на каждом моем шагу. «Она - незавершенное во времени и пространстве событие мирового масштаба», - вмешивается во мне ощущение поэта, пробудившегося под оболочкой моего сознания.
 
Москва огромной глыбой наваливается на меня, и начинает давить. Она давит меня в своих каменных объятьях. Я не могу спокойно дышать до тех пор, пока внутреннее и внешнее давление во мне не уравновесится. Я боюсь, что от быстрого погружения в ее стихию, во мне может вскипеть азот, как от погружения на океанскую глубину. Этот дискомфорт не покидает меня, в первые часы целенаправленного движения в пределах ее просторов.
 
Всякий раз, попадая в этот город, я начинаю восторгаться ею. У нее своя яркая и понятная каждому россиянину судьба.
 
Хотя для меня Москва, - (буду надеяться, навсегда), - стала чужой, враждебной столицей. Я – украинец. Я явился сюда на поиски заработка. Отныне, я – гастарбайтер.
 
Дорога
 
Часов в одиннадцать вечера я уже находился в плацкартном вагоне поезда уносящего меня в далёкий сибирский край. Ко мне исподволь возвращалось полузабытые ощущения езды по бесконечным пространствам России, которое, оказывается, никогда не оставляло меня, оставшись во мне из времен моей давней молодости, когда я в составе геологических партий колесил по ее дорогам.
 
До Нижнего Новгорода в нашем отсеке поселилось две молоденькие девушки. Очевидно, что обе приезжали покорять великую столицу, а может уже, даже и покорили ее, красавицу.
 
Волосы в одной были собраны во множество мелких косичек. Что придавало ее голове экстравагантный лоск новогодней праздничности. Длинные тонкие косички вились, как змеи на голове Горгоны. Джинсы в обтяжку; с каким-то немыслимым рисунком. Проходящие мимо нее мужики заговаривали с нею, помогая рассовать по верхним полкам ей вещи.
 
      Девушка привычно пользовалась незнакомыми мужиками, как своей частной собственностью. Она была открыта всему миру, доступна и одновременно загадочная. Ее круглолицая подружка, выглядела просто «простушкой» по сравнению с ней. Она давно уже смирилась со своей ролью, быть фоном для нее.
 
      Обе представляли собой, судя по своей облицовке, какую-то современную группировку молодежи. Я слабо разбираюсь в этих течениях, поэтому мне больше по сему не стоит останавливаться на этом. Скажу только, что на них было все накручено, - висели какие-то амулеты и тотемы, - все это, очевидно, имело какое-то свое название, как и все те косички, джинсы, и что-то там еще, которое показывало ее причастность к какому-то кругу, сообществу.
 
      В Нижнем Новгороде, ночью, они оставили вагон, который сразу же будто опустел наполовину. Тестостерон у всех мужчин вагона с этого момента пришел в норму. Начали проявляться лица других пассажиров. За окна вагона пришло яркое утро, образца: весны 2005 года.
 
      Рядом со мною ехала в Нижневартовск женщина с Донецка. «В Вартовск», - называет она этот город, где ее сын работает на буровой. У того в Нижневартовске своя семья. Едет проведать внуков. Денег, говорит, на дорогу ей выслал тоже сын. Когда начинает говорить о старшем сыне, лицо ее излучает спокойную уверенность матери. Я уже знаю, что дома, в Донецке, у нее есть и другой сын – младший. Ее беспокоит его судьба. Он живет рядом, на Украине. Откапывая лом цветных металлов на заброшенной свалке. Одно утешает по этому поводу женщину, что в советское время там много «захоронили» цветного лома.
 
      - Некоторые люди у нас справляли свадьбы своим детям на эти деньги, - как бы успокаивая себя за судьбу младшего сына, говорит она. После чего, начинает сетовать: - Такую страну развалили. Все было. Все ее боялись. Считались тогда с нами. А теперь никто с нами не считается? Мы одинаково бедны все, как церковные мыши. Дети ездят по заработкам. Копаются на свалках.
 
      Для меня, собственно, Советский Союз не сделал ничего хорошего. Я работал в геологии, обживал какие-то глухие медвежьи углы, без каких либо шансов когда-нибудь получить человеческое жилье. Мерзкая еда в тамошних столовках. Бесконечные очереди за едой в магазинах, если там вообще что-то можно было застать после работы. Короче, я с ней был не согласен, но предпочел отмолчаться. Она, наверное, сама это поняла, и больше не донимала меня подобными разговорами.
 
      Другой сосед мой по отсеку оказался благополучным бизнесменом, который держал вместе с компаньоном в одном из парков Екатеринбурга аттракцион. Друг его разбил по пьяной лавочке иномарку. Вот и пришлось ему добираться до столицы в поезде.
 
      – Завтра у моего сына день рождения, - признался он в доверительной беседе: - Сыну очень понравился велосипед, который показывали в рекламе. «Купи, - говорит, - папа». У него от рождения плохо с одной ножкой, поэтому ему необходим велосипед особенной конструкции, – сказал екатеринбургский бизнесмен, объясняя самую суть своего вояжа в столицу: - Чего только не сделаешь для любимого дитяти! Вот, и отправился в Москву, чтоб купить это чудо техники. Утром он проснётся, и увидит в окно, что во дворе стоит его любимый велосипед. Вот будет радости у ребенка! Он сможет кататься во дворе, как и все ребята!..
 
      На полустанках бизнесмен покупал вяленую рыбу и пиво. Увидев, что я стеснен в средствах, он начал активно предлагать мне доступное угощенье.
 
      Конечно же, я отказывался, насколько мог; не хотел злоупотреблять его российским гостеприимством. Гордость не позволяла мне кормиться за чужой счет. Я вез с собою большой батон хлеба и килограмм колбасы. Двухлитровая пластиковая бутыль хлебного кваса заменяла мне все мокрое и прохладное. Все, что мне надо было, чтоб добраться до Тюмени. А там: Будет день, и будет пища.
 
      Узнав, что я еду на заработки, бизнесмен поделился своими мыслями.
 
      - Может тебе повезет, и ты найдешь в Тюмени работу. Удачи, как говорится, тебе. Только я знаю, с этим сейчас везде трудно, - сказал он.
 
      Я-то, понимал, что отправился туда с бухты-барахты, слабо представляя, куда я, собственно, еду. Это была уже совсем другая Россия; не та, к какой я привык жить во времена Советского Союза. А бизнесмен-то в ней жил. Он хорошо здесь ориентировался, мог догадываться, что меня ожидает в ней уже в самоё ближайшее время.
 
      Да, я выходил в тамбур, присматривался к ней. Уже за Котласом пошла какая-то глухая таежная местность, с редкими вкраплениями таёжных городишек, каких-то неясных поселков и забытых Богом и людьми, деревень. Лишь на редких перронах все так же шла не бойкая торговля детскими игрушками да какой-то снедью. Это и была, насколько я понял, та настоящая, кондовая Россия, на встречу с которой я прибыл из далекой Украины. И, чем дальше этот поезд иголкой погружался вглубь этого стога, отъезжая от Москвы, тем ее присутствие ощущалось все больше, и больше...
 
      Я все внимательнее вглядываюсь к этой таёжной азиатской взлохмаченности и косматости ее неказистого быта. К поваленным и дряхлым огорожам; к старым, разрушенным штакетникам. К деревушкам, промелькнувшим где-то вдалеке, за вагонным окном. Все они выглядели как-то потерянно на огромном пространстве, словно какая-то неуместность, чуждая этой девственной природе. Стояли себе на пригорке и грели бока на теплом весеннем солнышке, как междометия какие-то.
 
      Я начинаю принюхиваться к ее запахам, которые врывались в вагон на каждой остановке. Что же это теперь за зверь такая, эта Россия? Какая она? Теперь я в ней только иностранец, - гастарбайтер. Мой взгляд теперь, - это взгляд иностранца; взгляд со стороны.
 
      …С каждой сотней километров, ее тайга становилась для меня все угрюмее, как и ее немногочисленные обитатели, которые окружали теперь меня. Поезд мог уже часами ехать среди деревьев. День и ночь пронзал это бесконечное пространство. Его неустанный бег по таёжной пропасти, казался мне в эти минуты какой-то обреченной на провал авантюрой, ведущей куда-то: в никуда. И сама Россия теперь раздражала меня своей хронической дремучестью и этой своей вечной неустроенностью.
 
      Огромность ее косматой туши, - этой поистине космической величины, - ее немыслимая протяженность, возбуждала во мне какую-то враждебную зависть, и особый, необъяснимый страх перед нею.
 
      Только в границах Урала стало как-то понемногу попускать. Косяками пошли роскошные дворцы перед каждым сколько-нибудь значительным городом. Загородные дачи похожие на виллы состоятельных людей. Эти великолепные дворцы могли только присниться родителям их нынешних владельцев.
 
      …Так промелькнули Челябинск и Екатеринбург. Где-то ночью поезд покинул бизнесмен. Он ушел тихо, бесшумно, никого не разбудив. На утро поезд прибыл уже в Тюмень...
 
      Я поспешно прощаюсь со своими случайными попутчиками. Спасибо им за ту ненавязчивую откровенность, которой обладают только случайно познакомившиеся в поездах за дальнюю дорогу попутчики. Мы теперь знаем многое друг о друге, но никогда не сможем использовать все это во вред. Мы выплеснули многие эмоции, словно на исповеди. Рассказали все, или почти все то, что считали нужным поведать друг другу. Никто с нас не будет за это не в какой претензии. Такая она уже есть, дорога. Они тоже, я вижу по лицам, благодарны мне за мою доброжелательность.
 
    3. Тюмень
 
      … Тюмень встречает меня, щедрым на тепло, солнышком. Отсутствие снега вокруг вокзала, и всепроникающий запах весны, оставляют на душе впечатление, что весна в эти края пришла надолго и не намерена отступать. (Снег исчез только накануне). Солнечное утро создает оптимистическое настроение…
      (После столь подробного описания примелькавшихся за окном вагона просторов России, исключительно ради сокращения своего пространного повествования, я не стану слишком подробно изображать перечень долгих мытарств первого дня своего пребывания в Тюмени).
      …Сразу же оговорюсь, что в лоно своей любимой геологии попасть мне с ходу не удалось.
      Уместно будет обмолвиться, судя даже по впечатлению оставленному после посещения министерства Природных ресурсов России, что самой геологии, как отрасли, в ее классическом для Советского Союза понимании, уже не существовало. Исчезла некогда мощная инфраструктура поисков и разведки полезных ископаемых, канула в Лету, превратившись в ничто, за долгие годы моего отсутствия в этой структуре.
      В советские годы любой замызганный бич или заядлый авантюрист (искатель приключений), мог запросто заявиться в отдел кадров любой поисковой конторы, и приложив к своему жгучему желанию поработать свои крепкие жилистые руки, которые по наметанному взгляду принимавших их на работу дотошных инспекторов заменяли им подлинность всех необходимых документов, без лишних вопросов получали возможность заработать и относительный кров над головою. На этот счет в геологии работали люди не щепетильные, лишь бы приходящие устраиваться на работу обещали исправно трудиться на благо своего социалистического отечества. Не всегда среди них оказывались люди достойные. В каждом сибирском городе, городке или поселке всегда безбедно существовали целые районы и улицы, где геологи кучно размещали свои конторы и базы. Я был уверен, что таковые найдутся и в Тюмени. Край был огромен...
      …С помощью скучающих на по-сибирски широкой привокзальной площади таксистов, которые опрометчиво громко начали обсуждать при мне дорогу к остановке «Геологоразведочная», я, отказавшись от их услуг с целью экономии сильно ограниченных средств, начал самостоятельные поиски необходимой остановки. После часа езды на троллейбусе, я добрался, наконец-то, туда, где меня никто естественно не ожидал.
К вящему сожалению, нашел там только близкие сердцу названия геологических контор. Они напоминали уже ветхие оболочки, донесшие до этой поры дух уходящей в небытие советской эпохи.
      В каждой из этих контор находилась горстка приближенных к начальству людей, которая, словно бы обрадовавшись возможности излить на кого свою боль, набросилась на меня с сетованиями о судьбе геологии в нынешней России. В мои годы работы геологом, я помню, люди в ней кляли только «волюнтариста» Никитку, - Никиту Хрущева, - который урезал надбавки к солидным зарплатам тогдашних геологов. После чего уже нельзя было нанять в партию настоящий цыганский ансамбль для увеселения души, как было до этого урезания, о чем в среде геологов ходили настоящие легенды.
      Этим геологическим конторам еще повезло, что, при расторопности их начальства, при диком переделе собственности в лихие 90-е годы, им досталась в пользование какая-то нефтяная скважина, вокруг которой теперь и теплилась существование определенной структуры.
      Единственное заведение, которое, как показалось мне, больше всего не претерпело существенных изменений в своей работе, - это многим знакомая по Советскому Союзу дешевая столовка с близким моему сердцу названием: «Романтика». Здесь же меня накормили, за, довольно-таки, приемлемую для моего кошелька цену неизменным гороховым – «музыкальным» - супом, шницелем – более чем на половину состоящим из житного хлеба, - и компотом: разлитым в настоящие граненые стаканы, заполненные наполовину плавающими в нем сухофруктами...
      …На завод «Тюменьприборгеофизика», - куда я, собственно, и отправился по устному направлению из Министерства Природных ресурсов России, устроиться так и не удалось. Поскольку меня, ну, во-первых: там никто не ожидал, - если смотреть правде в глаза, - ну, а, во-вторых, за меня, как за гастарбайтера, естественно, денег никто не собирался платить в казну. А это, насколько мне дали понять, достаточно существенная сумма для бюджета этого завода. Меня попытались использовать, как дешевую раб силу, сделав запрос на дочернее предприятие в Мегион, где проходили испытания какой-то геофизической аппаратуры, но к обеду следующего дня выяснилось, что, к вящему сожалению, в услугах гастарбайтера там тоже не нуждаются.
      Это мы, простые люди, мечтаем себе, отправляясь на заработки, что где-то нас ждут с распростертыми руками. На самом деле цена таким людям в России была давно уже сложена.
      Однако интеллигентный вид, приятная манера изъясняться на приличном русском языке, вызывала в работников отдела кадров завода какое-то уважение к моей персоне, и они, посоветовавшись, предложили мне отправиться на поиски счастья в «Тюмненьнефтегазгеофизику», которая занималась, собственно, изысками на обширной территории области новых залежей нефти и газа. Они уверяли меня, что мною там обязательно должны заинтересоваться.
      Уже один помпезный вид центрального офиса этой организации, вальяжно располагавшийся на одной из центральных улиц, красноречиво внушал мне уважение к этой отрасли, оставшейся служить геологии. Разбитый вокруг огромного здания ухоженный сквер, указывал лишь на то, что люди здесь устроились: основательно и, что, немаловажно для меня, - надолго.
      Вышедший ко мне инженер по кадрам, тут же предложил мне работу, с окладом 700 долларов. Он не скупился на обещания. Россиянам за ту же проделанную работу приходилось бы заплатить намного больше. К тому же, не вопрос, что работающие в этой отрасли аборигены, не будут в рабочее время глушить свой любимый напиток - водяру. Он просил меня только дождаться осени, когда у них начнется, собственно, набор рабочей силы на новый полевой сезон...
      - Подожди осени, - сказал мне назвавшийся Ивановым, начальник по кадрам: – Пришлешь по почте свое резюме, мы организуем тебе вызов, после чего оформим тебя специалистом, как положено по законодательству России...
      Окрыленный такой неожиданной удачей, я начал интенсивно подыскивать себе занятие до осени. Меня устраивала любая работа в Тюмени. Я был готов работать, даже за простую еду, чтоб потом компенсировать все эти потери в деньгах, заработками в геологии.
      Облюбовав место в центре города возле Центрального рынка, я начал планомерно прочесывать все стройки города в поисках себе места. Ориентиром, как правило, мне служили строительные краны. Их было видно издалека.
      Свои поиски я начал с огромным энтузиазмом. Объехав две или три стройки, я возвращался назад, пил пиво в палатке. Отдыхая на скамейке возле фонтана «Радуга», я, как бы, набирался сил перед новым вояжем. Вечером я отправился ночевать на железнодорожный вокзал, где купил себе место в уютной комнате отдыха, специально оборудованной для отдыхающих пассажиров мягкими креслами.
      Утром следующего дня я продолжаю настоятельные поиски работы.
      Где я только не побывал за эти дни! Помимо строек, я пытался устроиться дорожным рабочим, на строительство того же огромного фонтана в центре Тюмени…
      По большому счету, как оказалось, меня здесь не сильно ожидали. Даже беглый взгляд на мою интеллигентную физиономию, – чем-то схожую на Михаила Сергеевича Горбачева, - убеждал моих возможных начальничков, что перед ними заблудившийся среди жизненных коллизий интеллигент. С интеллигентами здесь, видимо, никак  не желали сотрудничать. К тому же, на стройки Тюмени, был сезонный наплыв рабочих из солнечных республик Средней Азии, - таджиков и узбеков, - так что от моего предложения: «использовать меня до осени в качестве дешевой рабочей силы», они отмахивались, как от назойливой мухи.
      Один прораб, высказался откровенно:
      - У меня здесь работают одни узбеки. Человек семьдесят. Я мог бы выгнать их половину, без особого вреда для производства. Зачем мне еще один лишний?..
 
4. Бомжи
 
Возвращаясь, всякий раз в центр города, я всякий раз попадаю на остановку городского транспорта «ТЦ «Рентал»», что находится недалеко от фонтана «Радуга». Места, куда я всякий раз спешил, после неудачных поисков работы.
В этом знаковом для Тюмени месте сходится много маршрутов муниципального транспорта, что делает эту остановку, чем-то похожим на нервный узел, в котором сплетаются многие транспортные артерии этого полумиллионного города.
Здесь же, напротив, в грязном дворе простой русской избы, существует какая-то барахолка, - точнее: скупка вещей, - что-то типа блошиного рынка, - притягивающая, как магнитом, барыг и толпу каких-то издерганных жизнью людей. Пульсирует несытая жизнь, которая, воронкой, втягивает в себя многие десятки человеческих судеб.
Со стороны улицы Герцена, здесь же, - располагается Центральный рынок, - а за самим «Ренталом»: огромная стройка. Здесь я найду в тот же день работу, и смогу рассматривать это место более подробно. Здесь имеется много магазинов. Базаров и базарчиков. Много аптек, в которых за десятку – цена билета в муниципальном автобусе, - можно купить вожделенный для каждого местного алкоголика флакон любимой «Настойки боярышника».
Здесь живет целая колония настоящих бомжей. Целыми днями они греют на солнышке свои кости, распространяя зловонный запах смрада.
      При мне, один из этих несчастных, притащил своему бородатому пахану, - вальяжно восседающему у всех на виду, на бордюре, - пивную бутылку, якобы отданную ему какими-то проходившими мимо молодыми людьми.
Тот принял ее, как подобает властителю. Широколицый бородач, с красной кожей и прищуренным взглядом, одетый в сравнительно чистое рубище, и выглядевший настоящим хозяином жизни.
Человечек, принесший пиво, буквально светился от счастья, передавая из рук в руки ячменный хмельной напиток. К этому он выдерживал какой-то заведенный в этой среде церемониал.
Интересно наблюдать за этой возней. Можно рассказать, как босс, принимая своеобразную дань уважения, позволял своему подопечному пресмыкаться перед собою. Вот уж, воистину: «Весь мир театр, а люди в нем актеры»!..
      Прикрыв от удовольствия глаза, и, задрав к небу лопатой нечесаную бороду, предводитель сделал несколько глотков «живительной влаги»… но, тут же, резко отринув ото рта горлышко бутылки, и вовсе отшвырнул ее подальше от себя. Вылитая на тротуар жидкость, резко ударила по рецепторам обоняния прохожих мускусным запахом мочи.
      - Уморю, тварь! – Сменив милость на гнев, рявкнул главарь, и со всего маху заехал обреченного кулачишком в заросшую нечесаной шерстью физиономию.
      Надо было видеть в эту минуту битое, растерянное лицо несчастного, на котором все смешалось в кучу: и боль, и отчаяние, и ужас произошедшего. Это означало крах всей жизни. Клерки банков, при таком жизненном раскладе, выбрасываются из окон небоскребов.
      - Я же не нечаянно. Вить. Мне ребятки подбросили ее! – Скулит оступившийся бомж.
      - Уморю! Ты же меня знаешь. Лашара. Ты понял теперь: кто ты? А теперь пошел вон отсюда! Лошара! – Завёлся главарь.
      - Вить! Да я же...
- А я говорю тебе...
-  Мне ребятки подсунули!
- Твоя песенка уже спета. Вечером тебя уморят, гада!..
      Похоже, что какие-то ушлые и приколистые парни, решив поиздеваться над презренным человеком, подсунули ему наполненную собственною мочою бутылку. А тот, как это принято в этом сообществе, притащил ее в виде добычи к своему главарю. Само собой возникла потрясающая воображение житейская коллизия, с заросшими бородатыми личностями в главных ролях, достойная пера разве что самого основателя социалистического реализма, Максима Горького. Можно было бы начать сочинять роман в стиле современных детективных писателей, с обязательным опусканием несчастного где-то в грязном подвале, при многолюдном собрании таких же убогих, с обязательным трупом в самом начале своего повествования. Вряд ли милиция вмешается в трагедию.
Занятая крышеванием бандитов и поборами с гастарбайтеров, местная милиция не будет доискиваться до причин истребления собственного народа.
 
5. Стройка
 
Работу я нашел неожиданно для себя, возле самого рынка.
…Каждый раз, после неудачной вылазки в город, направляясь к фонтану «Радуга», я проходил узкий коридор между какой-то стройкой и забором стройплощадки, отгораживающей тыльную сторону здания Западно-Сибирского Арбитражного суда. В этой «трубе» стояли лотки, с которых продавали всякую мелочь, в том числе и беляши, которыми можно было запросто подкрепиться. Здесь же обосновалась нищенка, которая, однажды, швырнула мне в спину горсть мелочи, оставленную мною ей в качества подаяния, после того, как я купил беляш. Работая потом на стройке, я видел, как торговки регулярно разменивали у этой нищей деньги крупные купюры...
На подходе к этой трубе, я заметил, как рабочий, сместив прут железной огорожи, вылез со стройки, и пошел через дорогу за водой. Не долго думая, я тут же воспользовался той же лазейкой, и очутился на широком пространстве, образованном стенами: «Рентала», собственно стройки и еще несколькими вагончиками, расположенных как бы по его периметру…
Потом рабочие весело судачили о том, как вначале в дырку вынырнул дорожный дипломат, а за ним просунулся довольно-таки крупный мужик, одетый еще по-зимнему.
К этому заключению можно еще добавить: этот, как бы заранее извиняющийся якобы за причиненные неудобства вид растерянного интеллигента, коего нельзя соскрести с него, и, который всегда будет всегда выдавать его с потрохами, в какие бы дикие обстоятельства не заманивала его изменчивая судьба героя.
Очутившись в пространстве между строительными вагончиками, я, тут же, начал осматриваться, какой фурор причинило мое появление.
Здесь же ко мне явилась ухоженная женщина, лет около 55, с приятными чертами лица, если можно так выразиться, что это лицо в большей мере еще сохраняло следы былой красоты. Она представилась мне, как исполняющий чего-то там директор.
Валентину Дмитриевну рабочие называли за глаза «Шапокляк», за ее приверженность к дамским шляпкам, которые были ей очень кстати.
Выслушав меня, чего я хочу, она начала уговаривать меня остаться.
      - Я ничего здесь не решаю, – сказала она, - а вот скоро приедет Владимир Николаевич, - Гощар, - он украинец, и обязательно поможет тебе устроиться. Он любит своих земляков. Я тоже украинка. Он, считает, что они очень хорошо работают. Я тоже буду за тебя хлопотать.
      Но, здесь, - как черт из табакерки, - выскочил из вагончика невысокий, коренастый армянин.
      - Я заплачу тебе! Кормить буду! – захлопотал, возле меня, армянин.
- Да мне, - говорю, - всего лишь, до сентября...
- В конце получишь 500 баксов! Соглашайся!
      Я согласился. За что (я догадываюсь), директор скоро уволил со стройки всех армян.
 
6. Владимир Николаевич Гощар
 
      По своему социальному статусу, Гощар принадлежал к широко распространенному племени нуворишей, которые с 90-х годов активно обживали необъятные просторы России. Распространяясь по ней со скоростью пожирания общественной собственности.
      …А теперь представьте себе невысокого, тучного человека, сильно смахивающего на нарисованного Геринга в исполнении штандартенфюрера Штирлица – полковника Исаева, – артиста Вячеслава Тихонова, - в советском боевике «Семнадцать мгновений весны».
      Я не в курсах всех темных дел Виктора Николаевича, но даже то, что мне удавалось узнавать о нем в процессе работы на его стройке рабочим, заслуживает того, чтоб я замолвил о нем пару лестных слов, как говорится, не для протокола. Это был типичный представитель своего класса, захватившего - в конце 80-х - в начале кипучих 90-х годов, - какую-то экономическую нишу. Очевидно он, как и другие представители цеховиков, учились ладить с бандитами, делясь с ними добычей в виде отчисляемых процентов от прибили, как с определенными игроками зарождающегося рынка, которые уже тогда начали наводнять огромную страну, в виде присно памятных рэкетиров. Со всеми чиновниками советского разлива всегда можно было найти общий язык с помощью тех же банальных взяток. Это было жестокое время социального дарвинизма, которое, после «естественного отбора» оставил самых пронырливых и циничных из них, на вершине общественной пирамиды. Одним с самых ярких представителей народившегося класса буржуев был и Виктор Николаевич Гощар.
      Жизнь в экстремальных условиях выживания, наложила на эти человеческие характеры многие психопатические свойства. К достижению своих, пусть даже и сомнительных целей, они запросто могли прогуляться по головам людей. Способны были сколько угодно долго обхаживать нужного человека, чтоб добиться своего. Они способны быстро договориться даже с самим чертом, если это необходимо в интересах дела. Устранить любыми способами того, кто станет на их пути. Быстро находить надежную «крышу»: как в среде бандитов, так и среди работников той же правоохранительной системы. Умели удержать минимальными средствами на своем производстве нужных работников, проявляя к ним политику не только кнута, но и пряника, когда это было необходимо. Они требовали от них почти абсолютной преданности. Заставляли верить в свою непогрешимость. Они не терпели возле себя людей бесполезных, и, не задумываясь об их дальнейшей судьбе, избавлялись от них при первом же удобном случае. Прежде чем заплатить какие-то копейки, они способны содрать со своего работника три шкуры. Они, как спички, быстро вспыхивают от ярости, но так же моментально умеют отходить, если видят в человеке перспективу. Дело такие люди ставят превыше всех своих мимолетных чувств.
      …Каким-то образом, Гощару удалось организовать небольшой столярный цех, в котором он наладил выпуск дверей и окон для жителей Крайнего российского бескрайнего Севера. По словам знающих, его в это время людей, - с которыми мне удалось пообщаться, - продукция его цеха хоть и пользовалась устойчивым спросом, но это были минимальные партии товара.
      Для расширения производства ему не доставало: не средств, не материальной базы. В это время, говорили, что в него сложился хоть и небольшой, но довольно-таки дружный коллектив единомышленников, которому этот человек доверял, если подобное слово можно применить к такому деловару, как Виктор Николаевич.
      Некоторое время он арендовал цех в разных местах города.
      Потом, похоже, что через жену, - которая внедрилась в администрацию города, - ему удалось отхватить этот производственный ангар на территории ДОК «Красный Октябрь», - на самом краю города, - в котором он организовал производственную базу, где мне и предстояло прожить не меньше четырех месяцев.
      …Чуть попозже городские власти, на месте огромной «толкучки», в центре Тюмени, затеяли строительство огромного торгового центра. Нашли каких-то капиталистов в Москве, которые взялись финансировать это дело. Заказали в разобранном виде здание. Его должны были поставлять из Чебоксар и монтировать на месте специальные бригады монтажников, приезжающие оттуда, с Чувашии.
На паях с другими деятелями подобного разлива,  высокопоставленная супруга устроила своему мужу долю в числе исполнителей выгодного заказа на это строительство. Он вел второй этаж здания. А через год, Гощар, уже захватил всю стройку, потому что оказался среди соискателей самой подходящей кандидатурой на должность генерального директора. С этой поры, фирма «Дардиель», директором которой он является, строит это огромное здание своими силами.
      
7.Каменщики
 
С первого дня работы, не снимая с плеч дорогого костюма, армяне впрягли меня в бригаду каменщиков. Я таскал им в ведрах раствор и подавал на леса кирпичи. Миша платил мне отдельно, поэтому каменщики не роптали на меня. Мише надо было проверить меня в работе. Каменщикам это шло только на пользу.
      По окончании работы, в 7 часов вечера, вся бригада получала от армянина оговоренный гонорар -  пятьсот рублей, - и отправлялась, в развозке, на базу. Строительный цех Гощара, в котором он селил работающие у него на стройке бригады,  находился на окраине города,  в большом ангаре, на самом берегу Туры. По дороге каменщики закупали «бухло», - стеклоочиститель «Трояр», - и вермишель быстрого приготовления («бич-пакеты»). На более сытный ужин – обычно не хватало денег.
      В каждой бригаде есть достаточно авторитетный человек, которому поручали разбавлять «Трояр» водою. В первой бригаде, с которой я начал работать на стройке, таким был Санька, - длинный и худой мужик, побывавший длительное время на зоне. Он же толковал в бригаде тюремные правила поведения. Молодежь его слушалась. Остальным могли доверить, разве что, запарить себе кипятком «бич-пакет».
      …За этой длительной процедурой, следовала пьянка, с руганью и обязательными разборками между молодежью…
Первая бригада запомнилась мне, ярче остальных. Муж-бригадир, а жена его - каменщик, доказывающая остальным членам бригады свою мастеровитость на облицовке здания. Женщина любила выпить и поругаться наравне с мужиками.
Уехав на майские праздники, - эта бригада так не вернулась с Кургана.
Уехав, бригадир оставил мне плитку, сковородку, кастрюлю, немного круп и сравнительно просторную комнату, в которой он проживал вместе со своею женою. Гощар вселил меня туда. Было очевидно, что он забирает меня к себе на стройку.
      Следующая бригада, которую армяне прислали с Кургана, была совершенно сырой, внутренние связи в которой, еще только нащупывались. В ней шла очень жесткая конкуренция за место бригадира между отчимом и его пасынком Сергеем.
      Скоро отчим отправился домой.
      Прыщавый бригадир, кажется, ругался матом больше всех остальных. Нормальных слов от него, я так и не услышал. Да и вся матерщина, которую он воспроизводил, была какая-то заковыристая, талантливая, умело пущенная в дело. Это обстоятельство, наверное, и предопределило исход борьбы за это призовое место начальника. К тому же, этот молодой парень был достаточно крепко сложен; имел все качества настоящего бригадира. Идиоматические выражения лились из него, как стихи из уст вдохновленного поэта.
      Следует учесть, что в этой бригаде был только один хороший каменщик, которого можно было назвать этим словом сполна – это тезка бригадира – Сергей. Этот, к сожалению, очень много пил. Ходил Серега всегда под хмельком, с прищуренным левым глазом, вроде держа кого-то «на мушке».
      Позже, оказалось, что он служил на таджикской границе, участвуя в каком-то военном конфликте.
      Молодой прораб, Демир, в пылу своего раздражения работой этой бригады, однажды сказал в сердцах: «Да у вас-то в бригаде, всего-то… полтора каменщика!». Каменщиком, очевидно, он имел в виду только этого Серегу. Пил тот только «Настойку боярышника», которую носил ему с аптеки отец. Отец помогал ему класть кирпичи. В конце концов, Демир снял этого Серёгу с работы. Какое-то непродолжительное время, тот учил своего тезку-бригадира этому ремеслу.
Научив бригадира, эта бригада, в один день, исчезла со стройки. После этого, Гощар выгнал со стройки всех армян. Дальше сюда приводили работающие под ними бригады: украинка, с белыми, пышными бантами на голове, - за нею: чеченец Мухаммед...  
      Стройка с помощью подобных бригад-фантомов, росла, как на дрожжах. Одни бригады, те, что лучше других умели класть кирпичи, задерживались на ней чуть подольше, а другие, отработав недельку, - едва заработав себе на еду, - исчезали навсегда, растворившись на других строительных объектах города.
    Неизменными оставались только две бригады монтажников, которые поочередно, являлись сюда из Чебоксар, и быстрыми темпами монтировали несущий каркас здания. Вначале они наращивали колоны, вязали с ними ригеля, на которые клали плиты перекрытия. Гощар снимал для них трехкомнатную квартиру в городе.
    По производительности труда, с монтажниками могла конкурировать разве что, бригада бетонщиков Кузнецова.
      …Чтоб испытать в работе, мне поручили выкопать яму. До этого там копался какой-то таджик. Работая до полудня, я выкопал вдвое больше от него. Таджика тут же уволили.
С этого времени, я складирую кирпичи, переношу разные тяжести, подметаю этажи. Это тяжелый, изнурительный труд, рассчитанный на выживание. Мое пребывание на стройке ограничивается восемью часами рабочего времени. Остальное время, я отдыхаю.
Вечерами прогуливаюсь вдоль Туры. После чего сажусь, и описываю, несколькими фразами, все, что произошло со мной за весь насыщенный невыносимою работою день. Так рождались все эти записи.  
 
8. «Тайвань»
 
      …Ангар, в котором мы жили, находится в самом блатном районе города, – «Тайвань», - который своим неухоженным пригородом примыкает к вечно чадящей дымами свалке и заросшему непролазными бурьянами и прибрежными лозами берегу Туры, неспешно несущей свои мутные, коричневые воды по бесконечным просторам Сибири. На невысоком берегу реки, огромный своею жутко неухоженной территорией, вальяжно расположился деревообрабатывающий комбинат (ДОК) «Красный Октябрь», денно и нощно громыхающий и коптящий небо всеми четырьмя парами своих толстых труб, исторгая из их зева густые пасма ядовито-желтого дыма.
Территория комбината чем-то напоминает мне съемочную площадку Голливуда, так часто используемую в заключительных сценах нашумевших американских блокбастеров, в которых главные герои, волей сценариста и режиссера, оказываются среди каких-то грязных пакгаузов, бегают по наклонным эстакадам, прыгают на хитросплетения каких-то труб, с которых, с шипеньем наружу, вырываются, клуби сжатого пара. Тут же, возле неказистого производственного здания, рядом с заградительной дамбой, по которой я делаю свои регулярные пешие прогулки вдоль реки, высятся огромные залежи тирсы, по которой, выполняя производственную повинность, лениво ползает гусеничный трактор.
Недалеко от берега, - надрывно зудя всем своим нутром, - плавает на понтоне насосная станция, качающая воду по трубам на комбинат. Вдоль единственной заасфальтированной дороги лежат залежи бракованных древесно-стружечных плит, выпускаемых комбинатом. Перед высоким бетонным забором комбината постоянно торчат в очереди вместительные фуры, ожидая своей загрузки.
      Обычно я подхватываюсь по заведенной давно привычке в пять часов утра. Делаю короткую утреннюю прогулку по берегу Туры. Ставлю на плитку сковороду с какими-то свиными обрезками, которые под видом сала продаются на центральном рынке города по очень смехотворной цене: 25 рублей за килограмм; жарю в этом жире лук; а потом еще раз заполняю ее размоченным с вечера горохом...
Это мой ежедневный сытный завтрак.
На берегу Туры проходит значительная часть моей жизни. Обитающие у Гощара родственники закрыли туалет, посему это место приобретает для меня статус еще и отхожего. Во время ежедневных моционов, я нахожу здесь беспечных рыбаков, с которыми завожу бестолковую болтовню. Они обычно сидят в прибрежных кустах, и отрешенно глядят в грязную воду.
      Там я изучаю растения этого края. Меня окружают: клевер, лопух, в основном то, что и на Украине. Я могу все это сравнивать, внося описания в обычную, рабочую тетрадку.
В отличие от своих украинских собратьев, травянистое разнообразие края растет намного быстрее, поражая мое воображение каким-то веселым азартом, полным жизненного тонуса, подавляя соседей своим стремлением быстрее отрастить себе стебель, чтоб за короткое сибирское лето отцвести, и, дать обильный урожай семян. А потом умереть, оставив на будущий год догнивать под осенними дождями свои безжизненные тела, как удобрение, как поживу последующим своим поколениям. Многие заросли бурьяна достигают в этих местах человеческого роста!..
      Каждое утро я брожу среди них по дорогам, как в лесу, вдыхая свежий аромат весны, благоухающей в своем счастливом цветении. Слушаю мириады звонов всевозможных мелких насекомых, наполняющих мир привычными слуху гудящими звуками. Птичьи голоса, собранные в хоры, озвучивают природу, в пору ее буйного цветения. Летающие над речной гладью чайки, взволновано крича своими тревожными голосами, кружатся над гладью воды, густо обсиживая боны, которые когда-то служили для огораживания плавающих на воде бревен.
      В этом месте Тура так же широка, как и мелководна. По выходным дням, по ней курсируют два прогулочных теплохода: «Москва» и «Тюмень».
 
9. Прогулки
 
Я игнорирую развозку, которой возят на работу бригаду каменщиков. Я добираюсь туда муниципальным автобусом. Это обстоятельство поддерживает во мне иллюзию независимости. Я пытаюсь раствориться в многоликой толпе. По воскресеньям я отправляюсь в город исключительно пешком.
В развозке ездят только таджики. Иногда к ним присоединяются работающие в столярном цеху родственники Гощара: Руслан и его друзья, приехавшие в декабре с Украины. Они явились сюда из Хмельницкой области. Руслан – племянник Виктора Николаевича, а вечно пьяный Вова, - друг Руслана, а другой Вовик, которого они кличут «Малым», - брат первой супруги племянника. Чернобровый Руслан, смуглыми чертами своего лица, смахивает на сибирского татарина больше, чем местный татарин похож сам на себя. В осовевшим за это время от пьянок Вове – появилось что-то от самого отпетого негодяя. В прячущемся от своих земляков по чердакам, Малом, прорезались все признаки пронырливого и вороватого хорька.
Работая в столярном цеху, воруя там все, что намертво было не приколочено гвоздями, они научились выживать даже без помощи со стороны Гощара.
      Продавая наворованное, они покупали мясо, спиртное и снимали в городе проституток, дабы, уединиться с ними на берегу Туры, поджарить шашлыков. Тогда над бурьянами возвышались только их головы. На это мероприятие они постоянно приглашали работающего с ними в столярном цеху Соколова. Гощар приплачивал за охрану ангара. Соколов, олицетворял собою «крышу», защищая этот цех от нападений местных бандитов. Это был крупный рыхловатый мужик, приблизительно лет тридцати пяти. Среди моих землячков, Соколов выглядел настоящим авторитетом.
      Я никогда не пытался влезть в их дела, старался, как всегда, держатся от таких подальше, особняком, что помогало моему характеру, закалятся в горниле жизненных обстоятельств. Короче: так велело во мне мое творческое начало.
      - Держись нас, а то пропадешь, – предупреждают меня землячки.
      - Да уж нет, - вызывающе отвечал я им, проходя мимо, во время прогулок вдоль реки. - Я уж, как-нибудь, сам по себе…
      Но, все же, они позволили мне позвонить моему племяннику на Украину прямо из офиса столярного цеха, чтоб тот передал матери, где я нахожусь. Пока приобрету себе дешевенький мобильный телефон.
      В каждое воскресенье – я отправлялся пешком в город по определенному маршруту. Гуляя до обеда, я делаю первые литературные зарисовки в тетрадь, которая после окончания всей гастарбайтерской эпопеи, по тогдашнему замыслу, должна стать прототипом настоящей исповеди.
Я неотступно следую в центр города, иногда заходя по дороге в монастырь, чтоб помолился там стоя за спинами верующих.
Поражает количество престижных марок автомобилей, выстроенных плотными рядами, под высокими стенами святой обители, на которой, кажется на века, намертво приколочена синяя табличка с названием улицы – «Коммунистическая, 10». Семь куполов монастыря – больших и малых, - маячат перед глазами, когда я приближаюсь к ним со стороны Тайваня.  
Напротив монастыря, - шикарная улица Димитрова, застроенная новейшими коттеджами каких-то «новых русских».
В монастыре я общаюсь только с Высшим Разумом. В душе я отвергаю попов, как посредников. Я далек от любой мысли, которая заставляет меня принять в себя взлелеянного священниками РПЦ именно такого бога, на распятие которого истово крестятся окружающие меня россияне. От их возни, на версту тянет грязной российской политикой.
Находясь в храме, я поддерживаю в себе те внутренние силы, которые помогают мне идти дальше по жизненному пути.
Помимо того, запасаюсь здесь новыми впечатлениями.
Высокий и позолоченный иконостас этого храма не скрывает налёта провинциальной второстепенности. Это ощущение выбивается наружу со всех углов; прет со всех щелей. Даже лики святых похожи на образы местных татар, которых я видел торгующими на местных рынках, когда я приходил на свидание с одной татаркой...
« Конечно, - думал я, стоя перед алтарем, - это я придираюсь. Мне хватает эмоционального и эстетического воспитания, чтоб уяснить, что это далеко не прелести Свято-Успенской Киево-Печерской лавры, оставленные мною перед этой поездкой в Тюмень. Для такой глуши - надо отдать должное, - этот монастырь выглядел достаточно внушительно и презентабельно».
После посещения монастыря я дефилирую по набережной Туры, проходя мимо грузинского ресторанчика, обязательно захожу на вантовый Пешеходный мост весь исписанный сексуально озабоченной молодежью, стоя на котором, подолгу наблюдаю за почти неподвижными силуэтами рыбаков на берегу.
Возле дебаркадера обязательно отдыхают от круизов один из двух теплоходов, которые регулярно плавают по Туре: «Москва» или «Тюмень».
Вначале, я мечтаю поплавать на одном из этих теплоходов со своей знакомой татаркой, пока не узнаю, что в этой татарки имеются дети. Они стайкой забегают к ней на рынок, где она торгует разными головными уборами. Я познакомился с нею, когда пришел покупать в нее черную бондану. С помощью бонданы, я пытаюсь сменить свой интеллигентский имидж. В бондане я похож на настоящего авантюриста.
…После монастыря, я иду дальше: по улице Республики, - начинающейся с известного на весь город венерического диспансера. Прохожу мимо здания какого-то сибирского университета, мимо памятника известному советскому разведчику Кузнецову, - уроженцу этих мест, - и, сделав небольшой крюк, на Семенова, гляжу на наш украинский флаг, развевающийся над нашим консульством.
      Центральные улицы в этом городе с односторонним движением.
      В большом парке, на одном памятнике вместились фамилии всех большевиков, погибших в Гражданскую войну 1918 – 1920 годов. Не густо.
      …С одной стороны огромной площади, - здание Правительства с колоннадой; с другой - роскошное здание местной Думы. Между ними, зажав в руках каменную кепку, стоит неизменный Ильич - изваяние «вождя мирового пролетариата».
      В окнах ювелирного магазина «Золотая лавина» стоят сибирские красавицы: живые красивые девушки и завлекательно помахивают прохожим одетыми в белые перчатки ручками. Иногда я вижу, как напротив них останавливаются какие-то школяры и начинают корчить им свои кривые рожицы.
Я регулярно захожу в книжный магазин «Столица». В этом паломничестве угадывается, скорее всего, дань уважения к авторам, потому их продукции я никогда не приобретаю. Дорого. У меня нет в наличии таких денег.
Добравшись до Сквера – я покупаю себе пиво, - обычно это «Балтика 7» и обязательный анчоус, - и отправляюсь со своими покупками в парк им. Немцова. Несмотря на обилие торговых марок пива, надо признаться, что после качественного украинского, - ничем не уступающего мировым стандартам, - к российскому ячменному напитку мне было очень трудно привыкнуть.
В парке я делаю новые записи в тетрадь, после чего возвращаюсь на базу, чтоб закончить этот день где-нибудь в кустах: сидя на дамбе, с берега вглядываясь в мутные воды Туры.
      В город я обычно двигаюсь по улице Республики, а возвращаюсь – на Тайвань - по Ленина. Во время войны, как выяснилось, где-то рядом прятали труп «вождя мирового пролетариата».
      Обе улицы застроены в невнятном стиле советского псевдоклассицизма. Здания небольшие. Кое-где сохранились из советских времен таблички, указывающие на то обстоятельство, что эти постройки еще позапрошлого века. Здания охраняются государством.
      Уже ближе к центру становится больше стекла и пластика. Впечатляет громадина Тюменской Нефтяной компании (ТНК). В пику 21 веку, рядом ютятся какие-то лачуги времен хана Кучума.  Количество прописанных в них людей, не позволяет властям снести их с лица земли. Слишком много квартир надо раздать хитрым «прописантам».
 
10. Дело Дурнёва
 
Всякий раз, являясь на работу, я вынужден заходить в вагончик. Контингент его вот уже месяц почти не меняется. Сварщик Александров, стропальщик Лобов, его друг и коллега по ремеслу Дурнев, сварщик Женя, отсидевший на зоне, его худосочий помощник Мумырев, стропальщик Сашка, которого все подозревают, что он наркоман. Еще несколько статистов, однажды появившихся на этой стройке века, и так же быстро исчезнувшие, не выдержав условий труда. В такой же строгой последовательности они и рассаживаются за длинным столом.
Единственный - «чистый» - на всю стройку разнорабочий – ваш покорный слуга, пишущий свои заметки.
      Сюда приходят на перекуры, «пить чай-кофе». После каждого посещения вагончика, эта хорошо спитая компания, «синеет» буквально на глазах. Если б собрать всю водку, что была выпита в этом вагончике, в ней хватило б утопить слона. После обеда все обитатели вагончика - уже никакие! Гощар постоянно выкидывает их пачками, а потом, после определенного разговора, по одному возвращает назад. Каждый раз, оставляя кого-то за бортом этого корабля.
      Пьяная болтовня за столом вертится исключительно вокруг каких-то армейских подвигов.
      …Во главе стола бывший морячок Александров, корчит из себя настоящего авторитета. Стол в этой полу-уголовной среде имеет тот же тюремный статус, что и в камере. Сварщик Александров восседает в «своем» вертящемся кресле, как настоящий государь на троне. Александров - неформальный лидер всей этой полукриминальной группировки. Идеи, исповедующиеся этой социальной группой людей, часто имеют чисто националистическую, великодержавную суть.
      Очевидно – это была настоящая идеология целой страны; поскольку на более низком уровне она приобретает самые извращенные и уродливые формы, которые не оставляют любому человеку попавшему в нее никакого выбора, кроме как ассимилироваться в подобную среду обитания. Ниже, как говорится, были уже только бомжи.
      Возле Александрова - бывший старший сержант, на должности старшины, Лобов, который пытается играть здесь роль своеобразного начальника штаба. Дальше: Дурнев – чинно: занимающий в этой компании должность замполита. Мелкий, худосочий Мумырев, свернувшийся калачиком, обычно спит в своем кресле. Он «гонец», гоняет за водкою в магазин. Гощар его держит исключительно из-за тетки, работающей в его бухгалтерии.
      Не пил из основных заседателей «круглого» стола в вагончике только побывавший на зоне Женя. Он «зашил» себе «торпеду». Мумырев поставляет ему всевозможные напитки…
      Однажды Лобов, скомандовал мне:
      - Или убирайтесь, или убирайтесь вон из нашего вагончика! – А чтоб я чего не подумал лишнего, добавил: - Я ведь тоже убираю…
      Очевидно, он спутал меня с каким-то «салабоном», которого можно заставить убирать после регулярных попоек армейских «дедов». Я не стал уточнять: « Кто, и как убирает?» - а оперативно, собрав свои вещички, перебрался в соседний вагончик каменщиков. Благо тот стоял рядышком, совершенно пустой. Полностью исчерпав неприятный инцидент.
      …Скоро на стройке появился «сын» Гощара, - Артур. После первого брака? Внебрачный?.. Скорее всего, это был посторонний человек, которого Гощар, за какие-то заслуги, взял себе на работу.
Гощар снял ему квартиру в городе, и назначил зарплату в 1 тысячу долларов. Артур пользовался безграничным доверием директора. Он стал его глазами и ушами на стройке…
      Короче, с Украины, демобилизовавшись с тамошней армии, приехал в Тюмень молодой, подвижный юноша, которого Гощар назначил якобы кладовщиком. Однако, его полномочия простирались далеко за эти полномочия. Артур появлялся на стройке совершенно в неожиданных местах, как бы контролируя весь процесс возведения торгового центра в центре самой Тюмени.
      «Незаменимого» стропальщика Лобова, Гощар, все же, уволил, как говорится «с концами». Тот еще, какое-то время, не оставлял вагончик, пьянствуя в компании Александрова. Словно дожидаясь того случая, когда Артур намнет бывшему старшему сержанту бока, после чего тот надолго исчезнет с поля моего зрения...
      Его друг и по совместительству, собутыльник, со смешной фамилией Дурнёв, уволится чуть позже.
      Местный прокурор навязал Дурневу какую-то неприятную историю. Кажется, у Дурнева пытаясь оттяпать в свою пользу квартиру, втянув в это дело его родную сестру.
     Этим делом он напоминал мне Украину, прокурора Муху, который преследовал меня.
      Узнав об его несчастье, я советовал Дурнёву, как лучше всего поступать, ссылаясь на свой богатый жизненный опыт. Зная, чем заканчиваются подобные истории на моей абсолютно коррумпированной исторической родине, я настраивал его на длительную бескомпромиссную борьбу, советуя всем своим действиям придавать публичную огласку, чтоб не навлечь на себя еще большей беды. От услуг местных адвокатов, дабы сберечь свои деньги, я ему настоятельно советовал отказаться, так как, обычно, во всех подобных городах, действует одна и та же мафия…
      - Суть этой паскудной жизни, - наученный горькой судьбой я, поучал неофита Дурнева, – избежать необъявленной войны с местными чиновниками, (ментами, судьями, прокурорами), которую они навязали всему обществу. Эта одичавшая стая гиен порвет в коррумпированных джунглях любого.
Но, коль уже кто-то положил недобрый глаз на тебя, как человека, то стоит после этого смотреть с этой минуты в оба глаза, не допуская никаких промахов и оплошностей, иначе подобные действия со стороны враждебно настраиваемой против него среды обитания, заканчиваются для преследуемого весьма плачевно. Жертву свяжут по рукам и ногам законами, которыми чиновники крутят, как цыган солнцем. Даже тюрьма не спасёт превращенную в грязную канаву человеческую судьбу, поскольку она окажется там в руках таких же воров, имеющих по понятиям исключительную власть в подобных местах.
      В тюрьме подобная камарилья довершает начатую на воле расправу над человеком без всяких проблем.
      - Следует всегда также помнить, что твоя жизнь, как попавшего под этот пресс - для всех звеньев в этой цепочке - не стоит больше, чем понюх табака, - уверял я Дурнева, ссылаясь на свой богатый опыт. -  Это для них увлекательная забава, в которой принимают участие все подвластные прокурору службы города. Это та же охота, если хотишь знать. Поэтому с ними всегда надо разговаривать предельно вежливо и не в коем случае не реагировать на подковырки; сухо, деловым языком, не выдавая свое внутреннее состояние. Ничего не просить, не верить их словам-обещаниям, и, главное, не бояться. Эти главные правила поведения, должны уберечь человека от наихудшего варианта развитий события. Все о чем я сказал, я уже пережил в этом подобном Конотопе.
      - Твое положение, - говорил я ему, - тяжелое, но не безнадежное. Держись достойно, не давай им возможности загнать себя в угол. Можно и нужно врать, изворачиваться, включать дурака. Будь настоящим артистом. Не в коем случае не давай опрометчиво затянуть себя в их игру. Завлекай в это дело побольше людей. Оставляй пометы в газетах. Если остался один на один с ними, пиши: пропало! Чтоб там не случалось, постоянно обращайся в Москву, строча туда письма-жалобы…
      Не знаю, насколько точно он следовал моим предписаниям. Он скоро уволился со стройки. Я знаю, что он и писал, и ездил потом в Москву…
      …Иногда эта жертва прокурорского произвола появляется на стройке, подражая своими манерами одеваться и пластикой знаменитому итальянскому актёру Адриано Челентано. Всегда с аккуратненькой папочкой в руках, которая напичкана всяко-разными бумагами с гербовыми печатями. Все, как и у меня на Украине. Я видел множество подобных людей, обивающих высокие пороги вооруженные именно такой амуницией. Мне, честно сказать, стало очень жалко его времени. На что только уходит человеческая жизнь?! Он постоянно заговаривает со мной первым, с чего я делаю свой вывод, что он еще борется, что не все для него еще потеряно. Возможно, что он специально забегает ко мне, чтоб пообщаться в том же духе, чтоб в своих проповедях генерировал ему новые силы к этой неравной борьбе.
      Жилье стоит того, чтоб за него драться до последней капли крови...
 
11.Санька
 
      
…С начала мая – я стропальщик. Меня регулярно отправляют на станцию Войновка: выгружать с вагонов прибывающие из Чебоксар железобетонные изделия, которые необходимы на стройке. Это: плиты перекрытия, ригеля, колонны.
Я напарник у стропальщика, Саньки. Он с какой-то станции, что под Тюменью. Здесь, я так понял из его слов, он познакомился с девушкой, которая, догадался я, и сделала с него законченного наркошу. Теперь он остается на подработку, чтоб обеспечить ее деньгами. Но денег ему все равно не хватает. Он в долгах, как в шелках.
Сразу же по приезду на станцию, он постоянно куда-то исчезает...
- Ходит кривазот нюхать! – говорит крановой Сергей.
      Авторитетный Александров прозвал Саньку - Синеглазкой. Мне трудно согласиться с таким утверждением, поскольку я вижу, что глаза у Саньки были не из синя синие, как следовало понимать его новое прозвище (погонялово), а всего лишь: грязно-синие. При этом грязного тумана в них гораздо больше, чем ясного безоблачного неба.
      Санька быстро выучил меня азам этой профессии. С тех пор я считаю себя настоящим стропальщиком. Хотя Санька числится здесь настоящим наркоманом, он блестяще знает свое дело. За увлечение наркотиками, его скоро выгонят со стройки.
      Об этом я узнаю в самую последнюю очередь. От меня этот факт тщательно скрывают.
Разве б Александров мог допустить, чтоб презираемый хохол первым узнал о такой проблеме «великой русской нации»?..
Меня тоже попытались убрать со стройки. Они науськивали на меня главного инженера Иванова, пока того не уволил Гощар.
      - Я сам вижу: кто здесь хорошо работает, а кто плохо! – Сказал он Иванову, когда тот попытался меня выгнать. - К его работе у меня никаких претензий нет. А вот к другим работничкам – есть много...
      Для Гощара, как делового человека, было важно удержать на своей стройке как можно больше добросовестных работников, а не распространять этот постылый шовинизм, который обуревал в то время всеми россиянами.
      Александров сразу же притих. Перестал преследовать тех, кто, не считаясь с его наставлениями: бороться с гастарбайтерами, - смели еще подавать мне руку. Таких было много среди исконно русских людей. Вся эта великодержавная возня на стройке, гроша ломаного не стояла. Здесь, глубоко в Сибири, никто ведь не посягал на устои российской государственности. К чему тогда кичиться своей исключительностью там, где приходилось одинаково всем тяжело работать?..
      Перед уходом, Саньку долго прорабатывали в прорабской.
      - Признайся, Санька, ты колешься? – Допрашивала его Валентина Дмитриевна (Шапокляк). – Тебе нельзя оставаться на стройке. Вдруг ты свалишься с высоты? кому тогда отвечать?..
      Санька молчал, как партизан на допросе…
      Через месяц, я встретил его возле «Рентала». Он приходил зачем-то на стройку.
      - Что-то давно тебя не видно. Ты, где пропадаешь?
      - Да, вот… поцапался с ментами. Дело теперь шьют, – отвечал Санька, отводя свой взгляд в сторону.
      Замели, видать, Саньку, как наркомана. А стропальщик он был знатный. После нас, ведь, эти плиты перекрытия, стали ломать, словно спички. И все из-за того, что не умели правильно установить прокладки между ними...
 
12. Оман и Марат
 
      В конце мая, на стройке, - а потом и рядом со мною, в комнате, - появились два местных казаха. Их привела на стройку моя землячка с Украины (с Житомирской области), под которой работала на возведении торгового центра, бригада таджиков. Ее «крышевали», как утверждали знающие люди, местные бандиты. Вся она была в белых бантах, как девочка; школьница. Казахов, она подобрала под Ренталом, когда те искали здесь работу охранника.
Обоим казахам было не больше двадцати пяти лет. По их словам выходило, что они доводились двоюродными братьями. Жили в соседних деревнях под Тюменью. Хотя были совершенно не похожими друг на друга людьми.
Марат – высокий крепкий парень, с мужественным лицом воина. До своего воплощения в помощника сварного Александрова, охранял зеков в местной зоне; сидел там на вышке.
      Оман, - как и подавляющее большинство казахов, - имел лунообразное лицо, и очень подвижный характер.  
Женился Оман очень рано, на своей однокласснице, и уже успел с нею несколько раз развестись. Служил в почетных танковых войсках. Совершенно не боялся высоты. Любил прихвастнуть, рассказывая о своих многочисленных любовных похождениях.
      Гощар отобрал их себе на стройку, и подселил ко мне в комнату. С этого дня, я вынужден был заботиться о них, как о своих любимых чадах. Вовремя подымать их, вовремя кормить их, тащить за собою на работу, платить за них в автобусе…
Если у них заводились хоть какие-то деньжата, они тут же спускали их в компании Александрова.
      Через месяц, Марат отправился в свою деревню, пасти коров; а Оман – продержался здесь почти до самой осени. Ездил на станцию Войновка, разгружать вагоны…
 
13. «Капитан Новиков»
 
     Этот случай произошел, когда в моей комнате жили оба казаха. В три часа ночи, Руслан, племянник Гощара, разбудил нас и попросил спичек. Вспыльчивый Оман, расценил эту выходку, как вызов нам, и в следующую же ночь, напившись, отправился будить наглых «хохлов». В полночь, в столярном цеху, я долго растаскивал их.
      Расходясь, Руслан сказал:
      - За вами «косяк».
      Через неделю, среди ночи, мы проснулись от громкого крика:
      - Милиция! Всем оставаться на своих местах! Проверка документов! Я – капитан Новиков!.. Собирайтесь! Поедем в отделение! – На дверях стоял мощный крепыш, в партикулярной одежде.
      Дорогой «капитан Новиков» отпустил казахов: вначале Марата, а потом – Омана. Эта устрашающая акция, я так понял, была рассчитана только на меня...
      Они вели меня с поднятыми руками до второй автобусной остановки.
      Страха во мне не было; было гадко и противно. Глядя на эти бандитские физиономии, я начал уже было сомневаться, что предо мной находятся обычные менты, но перепроверить свое предположение не решался. В моем случае надежнее было не рыпаться, вести себя предельно вежливо, с достоинством, не задавая никаких лишних вопросов. Тем более что, богатый жизненный опыт мне подсказывал: облики бандитов и ментов фактически ничем не разнятся. Можно сказать, что для всех я здесь, более чем никто - гастарбайтер! В свое время, из Конотопа ко мне в село являлись по наводке местного агента влияния именно такие, которых посылал ко мне районный прокурор Муха.
      Дорогой «капитан Новиков» несколько раз пытался ударить меня, но делал это, как-то, неохотно; я легко уклонялся от его ударов, блокировал. Он брал меня на испуг, но я его не боялся, чем, собственно, заслужил от бандитов уважение.
      Тогда конвоирующий меня «капитан Новиков» спросил:
      - Ты знаешь, кто такой Муравей?
      - Не знаю, - отвечал я.
      - Он работает у вас…
      - Не знаю я никого Муравья, - сказал я.
      - Это Руслан, - спокойно сказал «капитан Новиков», преднамеренно выдавая хохла с потрохами.
      - Вот бы сюда кинокамеру, - вклинился в разговор другой «конвоир».
      - Настоящее кино! - сказал «капитан Новиков».
      …На остановке нас ждала целая компания. Жигули: «шестерка», и девочки. Как же без них?..
      «Капитан Новиков» попросил у меня денег на бензин.
      - У вас ведь сегодня была зарплата, – демонстрируя свою осведомленность, сказал «капитан Новиков». (Хохлы, как я понял, пожелали расплатиться за услугу с бандитами, моими же деньгами). Хорошо узнаваемы у нас на Украине типы.
      - Какая там зарплата, - отвечал я. – Две тысячи получил на руки... Можно с уверенностью сказать, что это - слезы!
      - Купи тогда пива нам мужик, и мы квиты, - сказал «капитан Новиков».
      Покупая пиво, я опрометчиво достал из кармана все имеющиеся в наличии деньги. «Капитан Новиков» выхватил их у меня из рук, и, выудив сотню, вернул остальные. Сопровождая это такими словами:
      - Какие же мы менты? Мы – настоящие бандиты!.. А ты, мужик, можешь идти домой спать. Завтра тебе на работу. – В словах послышались нотки уважения.
      От этой ночи остался неприятный осадок беззащитности. После этого я начал запирать на ключ свою дверь. Это была месть живущих по соседству хохлов за то, как я понял, что я не давал им взаймы денег. Дело в том, что вначале я выделял им из своих скудных заработков, финансируя этот постоянно действующий бордель и пьянки с Соколовым, пока не пришел к определенному выводу, что этот альтруизм только портит этих бездельников. Они и так пустились здесь во все тяжкие грехи, теряя свое «облико морале».
      На следующий день они заявили Гощару, что и «в них тоже забрали деньги. «Штуку»».
      Правда, не оговаривались: «Откуда у них такие деньги»?..
 
14. Марина
 
      В один распрекрасный летний день, когда кружевные тени от огромной стройки создают на асфальте ажурные узоры, а в воздухе парит тополиный пух, директор Виктор Николаевич, представил нам нового управляющего, Полину Матвеевну. С этого все и началось…
Вручив мене нивелир, несколько дней Полина Матвеевна таскает меня следом за собою по всей обширной стройке. Я не сразу смог уяснить для себя: в чем же состоит смысл этого бесконечного хождения. Думал, что, таким образом, она хочет привязать меня к себе?..
Оказалось, что дело в Марине. На стройке появилась небольшая аккуратная девушка, которой было чуть больше тридцати, выглядевшей очень ухоженной и смазливой своим лицом, имевшая все женские прелести при себе. (Стройка, надо оговориться, не самый лучший подиум для появления такой хорошенькой девушки).
      С этого момента я начал ощущать удвоенную опеку со стороны Полины Матвеевны. Она подыскивала мне такую работу, чтоб я находился с этой девушкой в визуальном контакте. Мы складываем кирпичи, которые возят к нам на стройку навалом, в больших контейнерах. Я постепенно привыкаю к ее навязчивому присутствию. Появлялся легкий дискомфорт, когда ее желто-зеленая курточка, под цвет бразильского флага, с кокетливой надписью на груди «КИКА», долго не находилась в поле моего зрения.
      Память прочно фиксирует эти случаи. Убирая крышу, мы стоим у парапета, подставив лица под ободряющий утренний ветерок, и считаем краны на панораме городе.  Я рассказываю ей об Украине, о своей жизни, о том, что я печатался в газетах, когда на меня «наехали» бандиты, прокурор Муха и вся районная милиция города Конотоп.
В этом месте рассказа она призадумывалась.
      - Они тебя никогда не найдут в этом городе, - сказала она серьезно.
      - Да я-то, особо и прячусь от них, - говорю я, стараясь приободрить ее. – Я постоянно звоню своему племяннику. В то время, это была всего лишь охота на людей, которую практикуют в местах непуганых злодеев. Игра в кошки-мышки, если хочешь знать. Я уехал, а значит: зверь убежал из этого бандитского заповедника. В чужой они не сунутся. А заказать меня здесь, шибко накладно будет для них.
      Она оценила мои слова, и тревога сама по себе исчезла из ее точёного личика.
      Но, уже скоро, она подолгу теряется. Ее скрывают в потаенном месте, на третьем этаже, где бригада каменщиков отгородила для себя место, устроив там настоящие лежаки. Ее работу, в это время, выполняют посторонние люди. Со стройки она уходит вместе из крановым.
После этого, Алик, по несколько суток, не появляется на стройке. Сюда прибегает его взволнованная жена, узбечка.
Чтоб не останавливать работ, Гощар даже нашел ему сменщика.
Марина, сказала мне, что не имеет никаких дел с этим Аликом. Что она хочет иметь детей. (Не говорила, только, от кого). Что она когда-то работала на кране, и теперь хочет побывать в его кабине, у Алика.
Мой рассудок отказывается ей верить.
      - Что я свой член нашел на помойке? Посмотри на этого Алика? Мухомор! Да мне по барабану с кем спит Марина! – Кричу я своему напарнику Сергею, подставляя ветру лицо. - Какое мне до нее дело? Я свободный человек. По фиг мне эта проститутка?..
     В день зарплаты, Марина явилась в ослепительно белом платье, крапленым красным горошком, которое очень гармонирует к ее смазливому личику. Что-то чистое и юное сквозит в ее светлом образе. Было видно, что девушка научена себя красиво подать. Если б уже тогда не мерещился мне за ее спиной этот злосчастный крановой! Она сама напросилась пойти со мной «на пиво».
      Вначале она взялась покупать корм своему любимому коту, желая, наверное, чтоб я заплатил за нее, но, я не поторопился это сделать лишь потому, что потерял в нее веру. Мы выбрали летнее кафе рядом со стройкой. Я покупал, ей пиво: «Балтику № 3», с кальмарами, - и себе: «Балтику №7», с анчоусом.
      - Признайся мне, Марина, у вас это серьезно с Аликом? – Глядя в глаза, спросил я у девушки.
- Мы с ним просто друзья, - зачем-то, соврала Марина.
      - Ладно, я тебе никакой не свекор, - сказал я, будучи уверенным, что она спит из уродливым крановым.
      Мы расстались с нею возле «Рентала». Она не захотела, чтоб я даже проводил ее домой.
- А зачем? – спросила она на прощанье.
Я пожал плечами, мол, так положено.
      Позже выяснилось, что она дружит со всей компанией Александрова. Ездит с ними на пикники. Оман, неизменный их участник, рассказывал мне, что, перепившись, они устраивают там…
Короче, Гощар уволил Марину. Она работает массажисткой. Иногда заходит к нам на стройку, здоровается со мною. Все говорят о ней, как о местной шалаве...
 
15. Вера Николаевна
 
С Верой Николаевной, кладовщицей, меня пыталась познакомить Валентина Дмитриевна (Шапокляк).
Вера Николаевна увлеклась каким-то мужиком, который оставил ей дочку, которая уже училась в местном университете. В молодости Вера Николаевна, очевидно, была очень привлекательной женщиной. В Тюмени, по словам все того же бригадира бетонщиков Андрюши Кузнецова, которому поручили, очевидно, напичкать меня информацией об этой 50 летней женщине, имелась квартира - полная чаша. Он тоже советовал мне присмотреться к ней.
С этой затеи ничего не вышло.
Вера Николаевна была холодной, как Антарктида, и ничто, показалось мне при слабенькой попытке сближения с нею, уже не в силах было растопить этот многокилометровый лед ее души. Она потеряла даже способность доверять мужикам. Мой внутренний холод, на месте загубленной по молодости любви, показался мне, по сравнению с дохнувшим на меня от нее морозом, всего лишь утренней прохладцей.
 
16. Каждое утро
 
Утренние поездки на муниципальном автобусе, дарят мне на остановке постоянную радость новых встреч с незнакомыми друзьями. Каждое утро здесь встречают меня одни и те же примелькавшиеся за это время лица, которые по отдельности мне чем-то очень симпатичны и приятны. Я давно уже привязался к ним, и не ощущаю в немом общении никакого дискомфорта. Они свои для меня, во всех отношениях. Никогда не взболтнут лишнего, и не выдадут меня с потрохами. Все, что они знают обо мне, или думают - это плод только их живого воображения. Наверное, думают, что я мужик положительный, раз где-то имею работу. Думают, что у меня все очень хорошо сложилось в жизни. Я постоянно ловлю на себе флюиды их здорового интереса к своей собственной персоне.
      Той же долговязой школьницы, с прикрепленными к школьной сумке пупсами, с наушниками, жизнь которой вся состоит из современных танцевальных ритмов, с которыми она не желает расставаться не на одну минуту, слегка подергивая в такт своею красивенькой головкой, как болотная цапля.
      Каких-то начинающих блатарей во главе со своим молодым бандитом, сверкающи блестящей фиксой во рту, с насунутой на глаза кепкой, и, судя по наколкам, успевший побывать в местах не столь отдаленных от города Магадана. На тыльной стороне ладони у этого парнишки, на татуировке была изображена рваная паутина.
Район вокруг насквозь бандитский. С этими конкретными пацанами, благоговеющими перед своим предводителем, было все предельно ясно.
Мужиков, которые, перед работой, постоянно пьют пиво на остановке...
Публика одна и та же, не меняющаяся все лето, разве что без школьницы, которая исчезла с тех пор, как только начались летние каникулы.
В то время, я беру с собой братьев-казахов, у которых никогда не было денег, и я вынужден постоянно оплачивать им дорогу.
Ровно в 7.05 появлялся какой-то совершенно разбитый муниципальный автобус, окрашенный в грязно-оранжевый цвет, с кабины которого, вываливался нелепо скроенный шоферюга.  Сам небольшого росточка, почти квадратный, с огромной растоптанной задницей, облаченной в длинные до колен шорты, с раструбов которых торчали тонкие волосатые ножки.
Усадив в салон пассажиров, он крутил заводной ручкой, заводя дребезжащий мотор, снова залазил в свой разбитый, муниципальный драндулет, и мы отправлялись в очередное путешествие, к центру города.
Гидом, как правило, служила опытная кондукторша, объявляющая (не объявляющая) обстановки. Однажды она обнаружила в своей сумке пять украинских копеек, внешне очень похожих на 5 российских рублей.
- Вечно нам эти хохлы что-то втюривают! – Весело объявила она на весь вагон, показывая пассажирам находку.  
На следующей, от конечной остановки «Красный Октябрь», в салон автобуса, впархивало воздушное создание, на котором была накинута, будто туника на ангеле небесном, что-то летнее и почти невесомое. И вся она, будто олицетворяла собою это чистое летнее утро, все светлое и замечательное в этом скучном и непривычном, сибирском городе.
Между нами сразу же вспыхивал открытый знакомству немой диалог. Существующая не менее чем 20-й летняя разница в годах, обуздывала все мои фантазии относительно знакомства с этой воздушной незнакомкой, занимая только, как предмет платонического увлечения, чему я всецело и отдавался во время этих замечательных поездок. Мне было отрадно ощущать на себе взгляды молоденьких, красивых женщин, несмотря на мои зрелые годы. Я с радостью поддерживал эти щекочущие нервы любовные забавы.
      Эфирное создание растаяло в мареве июльского тепла, а на смену ей уже спешила другая пассия. Появившись в образе жгучей брюнетки. Она чем-то смахивала на галчонка. На правой руке у нее имелось золотое колечко. Она, очевидно, рассчитывала, что я местный, и со мной можно легко выйти на какие-то романтические отношения. Мы начали серьезную игру в переглядывание. Пока она поняла, что что-то здесь не так. Однажды «Галчонок» даже взяла с собой своего мужа в поездку, - «чтоб показать его мне», - и они, покинув автобус, о чем-то разговаривали, стоя на площади, пока я не подошел к фонтану. После чего она навсегда исчезла из моей жизни.
Когда я сажусь перед работой возле фонтана «Радуга», в моих ушах, стоит цокот ее высоких каблучков раздающихся в пространстве полупустынной площади.
      Это была красивая игра. Что я мог сказать на словах этим женщинам, которые преследовали меня здесь на каждом шагу? Я знакомлюсь с ними только взглядом. Они будут видеть во мне человека до тех пор, пока я не скажу им, что я - гастарбайтер.
Гощар мне платит гроши за мой унизительный труд. Это вдвойне оскорбляет меня, как человека. Гастарбайтер – это как клеймо, как тюремная роба на теле арестанта; незаслуженный позор человека!
  
17. Напарники
 
Стройку можно представить себе, как шесть футбольных полей, висящих одно над другим, на высоте 4, 5 метра, составляя здание, которое взметнулось ввысь - 24 метра! Эти параметры я заучил наизусть, поскольку шил для него костюм из защитной зеленой сетки, одевал ее дорогую, чтоб она, надув во время паруса, бригантиной плыла в самом центре Тюмени. Красивая картина, особенно в ветреные дни.
Эту громадину надо было постоянно чистить, холить и лелеять. Долгое время я был одним разнорабочим на ней, кто это делал вручную.
…Одно время даже мне дали в помощь какого-то залетного азербайджанца. Мы сидели, перекуривали за стеной. Кто-то из русских позвонил в прорабскую, сказав, что гастарбайтеры долго сидят и ничего не делают. Прибежала бухгалтерша. Начала выговаривать нам. Азербайджанцу это не понравилось.
     - Если эта старуха вопит так много за то, что мы только сели на перекур, то поверь мне, платить здесь не будут! Я давно уже брожу здесь по стройкам. Знаю эти моменты.
После обеда его не стало.
     …История появления Альберта на стройке достаточно банальна. По его словам, - остался, после развала Советского Союза, - без работы: завод, на котором он работал токарем наивысшего разряда, закрыли.
      Некоторое время, он жил не работая, находясь на полном иждивении своей любимой жены. Со временем устроился на подработку в магазин. Здесь начал сильно пить. Собрал бутылки. Опускался с каждым годом все ниже и ниже по социальной лестнице. Начал привлекать к сбору стеклотары даже собственных детей. Жена его, насколько я понял, работала в какой-то фармакологической фирме. Альберт постоянно твердил мне, что очень сильно любит ее, но, вместе с тем, признавался мне, что даже в худшие для себя времена, он иногда снимал квартиру, где жил с  проститутками. Впрочем, жена, я догадывался, имела другого мужчину. С ним жила, только из-за собственных детей. Не хотела, чтоб они росли без отца.
      Однажды, дожидаясь троллейбуса, Альберт бросил мимо урны окурок. Какой-то невнятный тип, торчавший на остановке, попросил его поднять «бычок» и бросить в урну. Альберт, естественно, отправил этого человека… (Ну, сами знаете, куда может послать сильный, 120 килограммовый мужик, другого мужика, размер трусов которого явно уступает его!). Тот оказался переодетым милиционером, специально призванным следить за порядком в подобных местах скопления граждан.
      Сговорчивому судье больше ничего не осталось делать, как запустить процесс социальной адаптации людей подобного полета в новых экономических реалиях. Альберту выписали штраф на 600 рублей «за оскорбление личности», направив на полгода мести какую-то отдаленную остановку за чисто символическую плату. Поддерживать образцовую чистоту в этом славном сибирском городе.
      Пытаясь перехитрить Фемиду с помощью влиятельного Гощара, при содействии прораба Демира, Альберт устроился на стройку, дабы, заслужив себе хороший имидж, попробовать уговорить судью, чтоб тот сменил свой гнев на милость, и отпустил его с миром. Альберт трудился на стройке, как Папа Карло.
Символически выглядит тот факт, что я с ним сломал «тридцать вторую» арматуру! Представьте себе, прут толщиной в 32 миллиметра, которую Гощар велел нам заставить в рельс, и согнуть в виде хоккейной клюшки. Это делали только на специальных станках. Гощар привык экономить на всем. Эта арматура лопнула! Гощар замотал обломки аратуры в газету, и показывал всем своим знакомым.
     Закончилась эта трудовая эпопея для Альберта ничем. Демир заставлял его подворовывать со стройки арматуру для бригады Кузнецова. Вездесущий Артур просек это дело, и доложил как есть Гощару.
      Гощар, постепенно устанавливая степень вины каждого участника воровского синдиката, запустил процесс очищения стройки. Я тоже, невольно помогавший Альберту вязать арматуру, попал под его подозрение.
Слава Богу, меня не посвящали в эти темные делишки. Это и спасло мои деньги. Гощар удержал только две тысячи рублей.
      Я еще артачился.
      - За что? – Мол.
      - Молчи, - сказал Гощар. – Я знаю, за какие смешные деньги тебя нанимал сюда этот грязный армяшка…
      После Альберта мне дали еще одного напарника: худощавого парнишку, хронически больного лудоманией молодого человека. У Сергея имелось высшее образование. Он был помешан игрой на одноруких бандитах. (Это ему я кричал о том, что не хочу встречаться с Мариной).
Лицо парнишки смахивало на игуану тем, что далеко вперед выступала развитая нижняя челюсть. Это здорово помогало ему пускать дым от сигарет очень красивыми кольцами.
      Сергей запомнился мне своими астрономическими долгами. Он покупал в кредит музыкальную аппаратуру, спускал ее за гроши, а на эти деньги, веря в свою призрачную удачу, продолжал «шпилить» в автоматы.      
Сергей был родом с районного Ялуторовска. Жил он вместе из родною сестрою, студенткою. Родители снимали им в Тюмени квартиру.
Игроман вытащил из этой квартиры все, что можно было продать. За что, сестра, кормила его лишь «пустыми» макаронами.
      Вначале я покупал ему кетчуп «Чили», чтоб эти макароны хоть как-то можно было назвать едою. Работал мы тогда много, и очень тяжело. Долбили ломами спрессованную землю; неправильно уложенный бетон. Чтоб спасти его от истощения, я начал брать еде и на него. Свои макароны, обильно посыпанные перцем и солью, Сергей скармливал крысам, которые водились под нашим вагончиком.
      - Гли-кось! Вот это звери под нами живут! – Не найдя утром оставленной на ночь снеди на листке бумаги, восклицал пораженный этим зрелищем Сергей.
      Он запомнился мне тем, что у него был жестокий, по его словам, геморрой, и он не мог нормально работать; подымать тяжести. Всю тяжелую работу, из жалости к нему, я делал сам.
      В конце концов, этот юный негодяй, взял у меня взаймы 2 тысячи рублей, и с тех пор я его не видел...
      …Последним напарником, возле меня ненадолго задержался какой-то мужичонка, - уже в летах, - который решил подзаработать добавку до пенсии. Стройка - не самое лучшее место для этого. Гощар выгнал его уже через неделю.
 
18. Кузнецов - точка - собака - точка – ру
 
Из всех россиян, работающих на стройке, можно выделить, по большому счету, только бригаду бетонщиков, во главе с ее замечательным бригадиром Андреем Кузнецовым. Я получал одно удовольствие, наблюдая за их слаженной работой. Отдыхали они тоже вместе; играли в карты.
Сам бригадир ходил по стройке в заметной издали зеленой бондане.  Он был хорошо физически сложен. Крепкая грудь, с выпирающими бицепсами, говорили только о том, что парень когда-то качался. Недоразвитым у него виделся только подбородок, который, впрочем, нисколько не уродовал его лицо, а даже придавал ему какой-то отличительный, запоминающийся шарм.
С этой бригадой и лично Андрюшей меня поближе свела только срочная работа, когда надо было закончить бетонирование отметки №29, - небольшой башенки на крыше здания.
Гощар тогда отправил меня в помощь бригадниками, за какие-то их дневные подвиги на строительстве его коттеджа.
Было уже поздно, к городу стремительно приближались свинцово-грозовые тучи, в которых, словно в дыму, полыхали яркие, на все небо, свирепые отблески молний. Мы очень торопились выработать две бадьи бетона. Его оставлять нельзя было не коим образом: моментально распадался на фракции.
Работая в темпе вместе с Кузнецовым, таская бетон ведрами от края здания к отметке, я еще успевал перебрасываться с ним незначительными фразами. Больше он говорил, в основном рассказывал о себе. Говорил, что работал на Севере, что на глазах у него изрешетили картечью какого-то человека... До этого, он учился в каком-то вузе. Успел поработать санитаром, и даже был учителем географии.
Тогда я спросил у него:
- Назови административный центр Французской Полинезии?..
Обычно после этого вопроса, интерес мой к собеседникам пропадал навсегда. Но, Андрюша, немного подумав, ответил правильно. С тех пор я выделяю его из толпы работающих на стройке россиян, и часто завожу с ним бестолковые разговоры на разные темы, даже отдаленно не относящиеся к производству. Часто возвращаемся к вопросам относительно мироустройства. Он хочет перенести столицу России куда-нибудь за Урал. Мечтает пожить в справедливом сообществе из «братских» советских республик. До сих пор не может никак понять, почему от России отделилась Украина. Он также уверен, что украинцы постоянно воруют у них газ из своего трубопровода. Он уверял меня, что является членом националистической организации «Родина». Природа его «ненависти» к гастарбайтерам другая, чем – скажем – у того же Александрова. Он, все-таки, начитанный юноша, любит посидеть в Интернете, а не жрать водку, как делает большинство работающих на стройке представителей этой нации. В скором времени, я узнал от него, что он мечтает написать книгу о том, как вроде бы, Советский Союз не развалился, а продолжает жить своею настоящею жизнью.
- Перед этим тебе стоило бы обязательно съездить в Белоруссию. Там Лукашенко эту сказку делает былью, - посоветовал я Андрюше.
Андрюша выслушал мое мнение, как истину в последней инстанции. Я так понял, что книгу он обязательно напишет, если, конечно же, перестанет так усердно вкалывать ради деньги. А деньги ему, как и всей бригаде, очень надо были. Они задумали создать серьезный бизнес. Они возмечтали спекулировать земельными участками вокруг Тюмени. Продумывали серьезные связи. Гощар был какой-то очередной ступенькой. Им бы, пока остановиться на ней; разобраться в себе, в том, что творится вокруг. Помимо этого объекта, бригада работала, еще на двух объектах. Начали подворовывать на стройке. В этом ей помогал молодой прораб Демир.
Работающий на стройке «сын» Гощара, - Артур, - поймал его на горячем: за воровством арматуры. Гощар начал серьезное расследование…
     …В это же время Кузнецов со своими бригадниками проникся к моей скромной персоне с нескрываемой симпатией. Заводя теперь разговор об Украине, проскальзывало даже какое-то подобие уважения к нам. Чего раньше в его разговорах не замечал.
      - Я каждый день сижу в Интернете, - говорит Кузнецов. - У меня много знакомых по миру. Есть даже в Африке. На Украине я знаком с одной девушкой, живет в Днепропетровске. Давай, я тебя познакомлю тебя с одной россиянкой. Это - спелая, красивая и очень обеспеченная женщина, лет сорока. Дочь у нее, уже взрослая, - расшивает ее Андрюша. - Учится уже в университете. Станешь настоящим сибиряком!
      - А сибиряком - это как? – Оживляюсь я. - Надо, наверное, еще какие-то дополнительные измерения провести… Череп линейкою измерить? Расстояние  между ушными мочками? Или, может, между очными яблоками? В Сибири, наверное, не знают, что похожие теории уже как-то на практике пытался реализовать некий Адольф Шикльгрубер…
      Андрюша смеется.
      - Не надо проводить никаких измерений, - говорит он. - Гитлер здесь тоже не причем. Тебе достаточно жениться на сибирячке. Сколько здесь незамужних женщин? Хоть возьми нашу стройку…
      Я знал здесь только одну незамужнюю женщину, кладовщицу, о которой, по секрету говорила мне ее подруга, Вера Васильевна, - коммерческий директор Шапокляк, - Л.В., ту, что пережила какую-то великую, но несчастливую любовь...
      - Я замерзну, - говорю, - в Сибири!
      - Сибиряк не тот, кто не мёрзнет, - а тот, кто умеет тепло одевается, - сказал кто-то из его товарищей.
      …Потом они зачем-то начали выяснять, куда я б дел деньги, если б вдруг стал много зарабатывать? На что бы их потратил?..
      Кончилось все это тем, что они предложили мне: поработать в их бригаде бетонщиком…
      …К этому времени Гощар уже был в курсе всех их дел, и настроил себя решительно по отношению к бригаде Кузнецова. Он вычислил все их объекты. И начал увольнять всех его агентов со стройки. Прораба ЛДемира, сварщика Александрова…
      Гощар обрубал этому спруту щупальца, которыми он опутал его стройку, по очереди...
      К тому же, он пригласил на объект другую бригаду кровельщиков. Работы уже начались…
      Для Кузнецова – это стало ударом ниже пояса. Его бригада собиралась сорвать на этом деле солидный куш. Рухнули грандиозные, наполеоновские планы прилично заработать на этих работах. Ведь Гощар обещал кровлю, как премию за бетонирование. Огромный объем работ! Все теперь ушло коту под хвост!
      Короче, бригада, большею своей частью, снялась с этого объекта, и перешла на другой. Мне предстояло доделывать какие-то крохи вместе с бригадиром. Срочно был вызван какой-то Костя из Бабарынка. Костя был длинный и худой. Он раньше работал в их бригаде, но поскольку много пил, то его использовали только, как на подхвате. Район, в котором жил этот Костя - считался самым блатным в Тюмени.
      Я согласился поработать у них, ведь через месяц, я все равно рассчитывал, перебраться в геологию.
      …Теперь каждое утро я слышал в своем мобильном телефоне голос своего бравого бригадира:
      - Ты где?
      - Иду на работу, - отвечаю я.
      - Я буду чуть попозже, - говорит мне Андрюша. - Надо зайти на другой объект. А с моими ногами, сам понимаешь, далеко не уйдешь.
      Андрюша долгое время страдает от какой-то болезни. Без уколов он жить не может. Ему тяжело ходить. Но работает он, – дай Боже каждому. Судьба положила на него тяжелую ношу сохранить отцовскую фамилию. Не срасталось.
      Он объяснял это так:
      - У меня было много женщин. Даже сейчас у меня живет одна. Но это все не то! Они все красивы, и все при них, но мне чего-то не хватает в них.
      - Может, все-таки, любви? – Догадался я, и, видя, как он задумался на секунду, тут же добавил: - Без любви заниматься любовью, даже как-то веселее. Ничто не обязывает.
      - Наверное, ты прав, - говорит бригадир. - На любовь еще надо  тратить какую-то энергию сердца. А без любви, все так просто! – И тут же добавляет: - Наверное, я, все-таки, очень старомодный человек. Не могу я без любви… Ну, что же, одним Кузнецовым в России станет меньше…
      …Несколько дней мы работаем на крыше. Нам, подозреваю, подстроили, когда мы устанавливали сложную опалубку для отверстий на крыше. На ней подвело крепление. Я же до сих пор уверен, что ячейки, которые я бурил, были кем-то наполовину засыпаны, и штыри, которые вставили в них, просто вывалились при вибрировании… Я, с Костей, быстро поправили все. Но эту «оплошность» уже заметили, и, конечно же, донесли это Гощару…
      Гощар, сказал:
      - Я выгоню тебя со стройки. А, для начала, потрудись-ка найти себе жилье!
      Через день - (обзвонив все агентства), - я нашел квартиру.
      - Виктор Николаевич, жильё я нашел. Чтоб переселиться мне, не хватает двух тысяч. Дайте - в счет будущей зарплаты!
      - Не дам! – Коротко оборвал меня этот капиталист.
      …С общежития он, все же, меня не погнал. И, на том спасибо. Это можно объяснить только тем, что про себя, он, очевидно, давно уже решил: как поступать с каждым из нас, очевидно выжидая: пока полностью прояснится ситуация. Тем более, что трудились мы в те дни, как рабы на галерах. Костя, похоже, уже запивал. Вдвоем с Андрюшей, мы принимали - по 7 кубов бетона в день!
      …Мы уже мало разговаривали по душам. Андрюша начал покрикивать на меня. Иногда за весь рабочий день мы успевали переброситься лишь несколькими незначительными фразами. Все больше говорили по работе, что не имеет никакого смысла запоминать.
      Потом Андрюша вернулся от Гощара мрачнее черной тучи, и, не скрывая своего раздражения, поведал мне трагическим голосом:
      - Может так случиться, что Гощар не заплатит нам деньги. Капиталист сказал мне это почти открытым текстом. Когда же я напомнил ему, что: «У вас Владимир Николаевич, нет совести», - знаешь, что мне ответил этот хохляра?.. – На этих словах, Андрей сделал многозначительную паузу, требуя от меня особого внимания: - «Степень своей совести, я определяю сам себе!», - вот, что он сказал. После чего я не выдержал, и ушел. Я понял, что этот человек может сделать любую подлость… Переведи мне его слова на украинский язык. Я хочу написать эти слова большими буквами на стене этого вагончика.
      Я сделал ему подстрочный перевод: «Ступинь свого сумлиння, я вызначаю для себе сам!»
      После этого Андрюша начал собирать свои монатки.
      - Очень сожалею, что так получилось. Ты теперь куда? – Спросил он, собираясь уходить.
      Мне стало обидно, что он не звал меня с собой. Я не мог догадываться, что в них уже работал Александров.
      - Не знаю, - сказал я: - Вначале схожу к геологам, а если с ними ничего не получиться, что больше всего, то уеду к себе на родину, в Украину…
      - Тогда, не поминай меня лихом, - подавая мне руку на прощанье, сказал бригадир, и уже отходя, добавил: - Не пиши обо мне плохо!
      - Ну, что ты, Андрюша! – Уже вдогонку бросаю я: - Напишу только, что: «Кузнецов. Точка. Собака. Точка. Ру». Найдешь это, в Интернете...
      Он улыбнулся, и пошел, не оборачиваясь, к калитке...
 
   19. Татарчонок
 
    Ближе к осени, на стройке появилось две бригады «среднеазиатов». Одна бригада  - из Узбекистана, а другая - из Таджикистана. В таджиков был бригадиром – «Сашка», (имена у них сложные для произношения, поэтому они берут себе псевдонимы); узбеками командовал – Азиз. Оба они подчинялись чеченцу «Мише».
С Азизом, мы напивались каждое воскресенье. Надо было с мозгов смыть накипь усталости. Без этого трудно пережить тяжелый каждодневный труд. Этого не выдерживали даже мусульмане. Обычно начинали мы во второй половине дня, когда я возвращался с прогулки по городу.
Мы закупали «на точке» разведенный спирт. Узбеки, в это время, готовили плов. В этих пьянках принимал участие и другой бригадир. Саша любил прихвастнуть в своих рассказах своими связями в Таджикистане. Обычный мужской разговор. потом он начинал бузить; мы его выгоняли.
Со всех «крыш», чеченец Миша был самый деликатный в общении со мною. Учитывая его кавказское воспитание, эта черта характера меня приятно удивляла в нем.  Он никогда не упирал на свою грубость, как это делают другие кавказцы, желая подчеркнуть  свою особенность, а наоборот, старался показать себя вполне воспитанным человеком, который получил приличное образование. Для этого он всегда выделял меня из пестрой среды гастарбайтеров. С ним приятно было пообщаться на общие темы.
      Он рассказал мне о предстоящей поездке в Чечню. (Что-то там случилось в их тейпе). После поездки, он охотно отвечал на мои расспросы.
      - Спокойно, - говорил он об обстановке, – но, это только кажущееся спокойствие. Ненастоящее…
     И вот однажды, на стройку, этот чеченец, приволок отловленного на улице города бродяжку. Это был мелкий, плохо одетый татарчонок. Он отдал его в бригаду таджиков. Те заставляли его таскать тяжелые ведра с раствором. Он  бегал для них за сигаретами. Платой ему служила обычная похлебка, которую они варили тут же на стройке.
Этого раба божьего через какой-то промежуток времени заметили россияне и забрали к себе, с теми понятиями, что, мол: «Не гоже русскому бомжу работать на нехристей!».
      Бомж стал работать на них на тех же условиях, на которых он работал у среднеазиатов. Зарплату его, тут же, спускали на водку. (Что, собственно, добивались когда-то и от меня).
Габибыч, заведующий участком, нарядил его еще во вполне приличные обноски своего сына. Поселили его в мою комнату.
Глядя на этого, мелкого татарина, у меня постоянно возникал прилив какой-то острой, человеческой жалости. Вижу, что он, как человек, откликается на добро. Я начал его подкармливать, все больше проникаясь судьбой этого несчастного. Тут же выяснилось, что он родом был из Тобольска. Что он сирота; воспитывался в тамошнем детском доме. Он побывал уже в детской колонии, откуда его вытащил учитель. С него даже сняли судимость. Но это не прошло для него бесследно. Менты, на следствии, отбили ему почку. Они запирали его в тумбочке и бросали с высоты. Это называлось у этих нелюдей «вертолетом». От него добивались признания, где он дел велосипед, который, якобы, украл. Рассказывал о жизни в колонии. Потом, работал на Севере, где ему отбило пальцы ног, во время разгрузки швеллеров. На компенсацию, он купил родной сестре дом в деревне. Батрачил на каких-то людей. Побывал, судя по его рассказу, на птичьих правах, в Москве. Жил там в каком-то заброшенном бараке, занимая отдельную комнату. (Об этой комнате у него самые светлые воспоминания). В своей, в Тобольске, определенной ему государством в общежитии, как сироте, он дал, по его словам, пожить соседям. (Скорее всего, пропил или у него ее бесцеремонно отобрали).
Стараясь хоть чем-то отблагодарить, этот обездоленный человек, взял на себя роль моего личного парикмахера. Через день он брил мне голову на лысо.
Ко всем своим бедам, он оказался очень вшивым человеком, как в прямом, так и переносном значении этого слова. (Выяснится это, чуть позже). А, вначале, несмотря на свой хронический педикулез, этот татарчонок представлялся мне очень интересным собеседником. Длинными вечерами мы могли часами говорить об эстраде прошлого. Имена Барбары Стрейзенд, Сюзи Кватор и Криса Норманна звучали в нашей комнате неземной музыкой!
Все это продолжалось до тех пор, пока он не получил свою первую зарплату на стройке. Три дня он не появлялся в комнате, где-то пил с новыми друзьями. Его приволокли в комнату, и бросили на верхние нары; сунув, под подушку, пластиковую бутыль джин-тоника.
-  Пусть, похмелится…
Протрезвев, этот змееныш начал, почем зря, поносить мою горячо любимую Украину.  Я незамедлительно урезал ему пайку, а потом и вовсе перестал кормить. Я видел, как мучительно переживает он приступы настоящего голода, но спуску ему не давал. На работе его, все же, немножко подкармливали.
…Тогда же, к нам, подселили узбека, Анвара.
 
20. Анвар
 
Темная комната, в которую Гощар поселил Анвара, стала ему наградой за работу на стройке. Он был хороший каменщик. Он делал кладку на лифтной шахте, - работа очень ответственная, с которой он справился, - после чего получил от Гощара эту комнату. Остальные узбеки и таджики жили, в так называемом, «холодильнике».  
      Комната сразу же превратилась в накопитель. Анвар, – как и все таджики, – подбирал на стройке весь хлам, и тащил его в комнату, чтоб потом переправить в свой родной Таджикистан. Ведра, гвозди, обрывки веревок… Я начал опасаться, что однажды туда уедет и моя одежда с документами... Не мог же постоянно все таскать с собою?.. Я поделился своими опасениями с Гощаром.
      Узнав об этом, Анвар, нанял Нурика, своего земляка, чтоб тот помог ему со мною разобраться.
      - Ты меня еще не знаешь! – кричал, пьяный Анвар. – Я многое сделать могу! Ты меня хорошо запомнишь!..
      Ночью являлся Нурик – довольно-таки крупной таджик, совсем не похожий на всю низкорослую нацию.
С ним приходила вся их гоп-компания и целую ночь не давали мне спать. Эта свистопляска продолжалось две или три ночи. С собой они притаскивали пошарпанный магнитофончик, включали его на полную мощность и под  звуки каких-то народных инструментов, начинали горланить свои песни. В моих воспоминаниях это отложилось, как  грязная возня...
      Это продолжалось, сравнительно недолго. Нурик сразу же исчез, как только получил от доверчивого Анвара деньги – тысяч пять, - за то, что проучил, таким образом, меня. Перестал отвечать на настойчивые телефонные звонки Анвара.  Земляки больше не приходили утешать его. Брошенный ими, Анвар впал в прострацию, начал бредить, уверяя меня, что сожжет дом Нурику. Звонил своим братьям в Таджикистан, каждый раз ставя меня в известность, что для этого дела уже припасены канистры с бензином, а братья только ждут его сигнала, чтоб привести в исполнение вынесенный его вердикт.
      Мне было по-настоящему жаль - этого доброго, усатого человека, который хорошо складывал кирпичи. Ему не дано было быть злым человеком. Это стало причиной, почему он не удержался на своей родине в должности милиционера. После того, как уехал на заработки во главе целой бригады, ему тоже не везло: он подвизался построить кому-то коттедж, но денег за это так и не получил, поскольку взялся работать без обязательной «крыши» - мафия это дело строго контролировала, - бригада, естественно, ушла от него. С тех пор он работает один.
      Еще, какое-то время, он жаловался на меня Ореху, - крановому из Казахстана, - этому мужлану, с наклонностями и задатками настоящего бандита. Гощар перевел Анвара жить в свой холодильник. Вслед за ним, из-под нар, сразу же исчезли: куски веревок, пластмассовые ведра из-под красок, гвозди и всякое тряпье, которое он постоянно таскал со стройки. Гощар окончательно убрал его из моей жизни…
      
21. Максим
 
Перед самым Новым Годом, в нашем бедламе появились два новых человека-«раба». Их вселили в  мою бывшую комнату, в которой за последнее время перевернулось много разного люда. Вначале это была бригада узбеков, к которым скоро приехали их родственники, а потом еще и родственники этих родственников. Они соорудили двухэтажные нары. После того, как они обменялись комнатами, на это место вселили какие-то зеков, каменщиков, часть из них оказалось ингушами, которые после каждой пьянки устраивали там танцы из саблями: размахивали ножами, что, в конце концов, послужило Гощару поводом убрать их со стройки. Их место заняли эти два парня, что, само по себе означило, что в этих людях  - Максиме и Андрее, - Гощар, теперь заинтересован, больше всех нас.
Максим, по духу был свой для меня, с творческой жилкой человек и какими-то врожденными манерами интеллигента, которые всегда располагали людей ко мне. По национальности он был - немец. Мягкие черты его лица вообще указывали, что этот человек, скорее всего, студент, прибывший для прохождения практики.
      Он быстро расположил к себе всех узников барака. Даже, казалось бы таких отъявленных негодяев, какими на были мои земляки во главе с этим мужланистым Орехом. Им приходилось считаться с присутствием в компании этого всегда аккуратного молодого парня.
У парня оказались золотые руки. Максим брался за любую работу, - будь то натяжка потолков или установка дверей, - и, как правило, выполнял ее безукоризненно. Он выполнил заказ в «Ребячьей республике», места во всем замечательного, где молодые люди жили по своим законам. В столярном цеху  Максим настраивал Гощару новые столярные станки. Это неудивительно, как оказалось потом, Максим был немец.
Потом, познакомившись с ним поближе, я узнал от него, что Максим учился в местном университете, из которого его выгнали в связи с совершенным преступлением. С дому его тоже погнал отчим. Он жил без документов; на птичьих правах, как и все мы, гастарбайтеры. Над ним висел Дамоклов меч нарушенных статей уголовного кодекса. Скоро я увидел на ключицах у него, были вытатуированные две воровские звезды. К тому времени он уже рассказал мне, что находится он «на подписке», то есть сидит под следствием, и должен постоянно отмечаться в милиции, что он не делает. Он находился в бегах.
Я перестал удивляться. В том мире, в котором я пребывал с первого дня работы на стройке, этим трудно было кого-то удивить. Здесь встречались даже люди, побывавшие в знаковой для российских воров тюрьме: «Белая лебедь». Количество бывших заключенных, не уступало даже тому количеству виденных в бытность моей работы в геологии. Там было много людей с подобным жизненным багажом.
История Андрея, попутчика Максима, которого тот подобрал по дороге, не содержала в себе ничего особенного. Хорошо сбитый паренек, спокойной наружности, - писал, живя на БАМе, стишки; мечтая стать поэтом, пока не начал реализовывать свою мечту на практике. Первым делом, он решил найти своего отца в Тюмени. Оказалось, что он никому не нужен. Быстро скатился по социальной лестнице до этой комнаты.
Я уже не работал на стройке. С какого то момента я понял, что в геологию мне не пробраться. Я пару раз уже напоминал о своем существовании в «Тюменьнефтегазгеофизику», но оттуда не поступало никаких импульсов заинтересованности моей персоною. К Новому году, я уже даже перестал звонить туда, и начал готовиться к отъезду на историческую родину. Оставалось только забрать деньги, заработанные за два последних месяца. А Гощар, все тянул с выплатой...
      Целыми днями я вынужден был сидеть в темной комнате, и переделывать свои записи. Вечером я заглядывал к ребятам, смотрел с ними телевизор. Дело шло к марту…  
      …Все было б ничего, но вот, однажды, поздним вечером, в нашу дыру ворвались блатная ватага. Их было никак не меньше двух десятков отморозков, до зубов вооруженных бейсбольными битами, обрезками труб и ржавой арматурой. Это были какие-то местные гопники, уголовщина, похоже, что их снова на нас кто-то навел. Несильный удар битой по голове одного из моих земляков, сразу навел меня на мысль о том,  что они пытаются замаскировать их причастность к этому рейду. Железная дверь в гетто оказалась предварительно открытой…
      Похоже, что бандюкам нужен был Максим. Они с ходу сбили его с ног, повалив на кровать, принялись дубасить его битою и обломком трубы. Они были по голове и туловищу. Гул от ударов стоял на всю комнату!
- Мужика не трогайте! – приказал главарь банды, указывая битой на меня.
Меня только вывели в коридор, и потребовали отдать деньги. Денег у меня не было.
- Жду, - говорю, - когда выплатят…
- Отдашь попозже! – приказали бандиты.
Через день Максим пропал.
Он собрал свои вещички, вызвал такси, и исчез, прихватив с собою все новые инструменты и фрезы из цеха. А еще, через пару дней, я услышал его бодрый голос в своем мобильном телефоне. Он звал меня, в какую-то неизвестность. Я откликнулся на его голос, и скоро оказался в центре Тюмени, на какой-то злачной квартире, среди его закадычных друзей.
      - Купи вина? - Попросил Максим. – А то я все деньги уже кончились. Бабы, сам понимаешь... Давай сходим в маркет, здесь недалеко, за углом, и ты купишь вина, хотя бы самого дешевого…
      Угощаясь бормотухой, он поведал мне такое:
      - Несмотря на то, что я обворовал Гощара, он мне, все равно, по гроб жизни остался должен даже с вычетом того, что мне заплатили за его инструменты. Если б не эти подонки, которые чуть было не угробили меня, я продолжал работать у него. Теперь мне снова надо будет искать какую-то крышу над головою.
- Похоже, что они охотились только на тебя?
- А на кого же еще!?
- С головы твоего друга, Андрея, ведь, не упал не один волос!
- О чем, я и толкую! Да и не друг мне вовсе Андрей. Так, я подобрал его на одной хазе…
- Что ты думаешь по этому поводу нападения?
- Меня кто-то заказал.
- Орех?
- Может быть.
- Тогда зачем они его искали? – говорю я. – Я отчетливо помню, как один бандит спрашивал: «где Орех?». Они собирались, якобы, мутузить его…
- Это все отмазки, - сказал Максим. – Понимаешь?.. Орех не любит, когда кто-то может собрать команду. Он привык быть везде паханом. Чем-то вроде этого. Во мне он увидел конкурента. Нанял этих отморозков. Я, пока, не могу им заняться.
- Все, понятно…
Переночевав, мы с самого утра ушли бродить по художественным выставкам города. Мы заходили в магазины, где были выставлены на продажу настоящие картины местных художников. Максим уже знал, что я занимаюсь литературой, печатался в киевских газетах, поэтому старался показывать мне все самое достойное, что можно было найти в этом сером, неприветном, сибирском городе.
Рассматривая эти картины, я старался поддерживать высокую марку самого искусства, говорил тоном зазнавшегося и пресыщенного сноба:
      - Этой картине не хватает техники исполнения… А сюда б я добавил немножко света… А вот в этот пейзаж, не помешало б утренней энергетики. Я высоко ценю только энергетически насыщенную живопись…
      - Я знаю, где можно встретить такие картины, - говорил Максим. – У меня есть девушка, которая пишет такие полотна. Скоро мы отправимся к ней в гости…
      Целый день мы колобродили по городу. Заходили к местному фашисту, который работал в редакции местного журнала. Он одет был в длинный шерстяной свитер серого цвета, и смахивал на героического Дон Кихота. Был очень худ и волосат. Заходили во все книжные магазины, которые попадались нам на пути...
Расставаясь под вечер, договорившись, что скоро встретимся снова.
Но, увы!.. Уже через день, я, неожиданно сам для себя, принял окончательное решение, возвращаться на родину, поняв одну единственную вещь, что обещанные Гощаром деньги, мне никогда не видеть, как своих собственных ушей. А все его обещания, данные мне, не стоят даже одного выеденного яйца, имея под собой ту смутную цель, чтоб домурыжить меня до апреля месяца, - пока прекратятся морозы, - а, потом, снова использовать меня на строительстве этого комплекса.
Садясь в поезд, я набрал номер Максима, чтоб попрощаться с ним.
- Сегодня, я уезжаю домой, так и не дождавшись обещанных денег, - сказал я в трубку: – Спасибо тебе, Макс, за то, что ты обобрал этого гада! Ты отомстил и за меня, тоже… Вот я уже сажусь в поезд. Меня провожает твой друг, Андрей… Счастливо тебе оставаться, Макс! Прощай!
- Удачи, тебе! – Отвечала трубка, его голосом.
На календаре числилось: 7 марта 2006 года.
      
    
2005-2006. 2010-2011 гг.