Написане досить давно, ще в Таганрозі. Поштовх до написання дала замітка в якійсь місцевій газетці жовтого спектру, що в Чорнобильській зоні з`являються тварини, які досить чітко вимовляють окремі слова.
Так і лежало, начеркане олівцем на папері. Довго думав, потім вирішив пару діалогів підкоригувати, замінити деякі елементи на більш сучасні і ризикнути вивісити. Розумію, що не для ДД, але - ризикну...
 

        
 

 
Мозги уже не плавились, а быстрее всего – просто испарились. Их сублимированными остатками я в который раз пожалел о том, что пожлобился на кондиционер и взял это воняющее троещинскими кедами чудо китайского автопрома в минимальной комплектации. А когда стрелка термометра в салоне с радостной дрожью доползла до +38, я понял, что кондишн – это не роскошь, а средство выживания.
Дешевый китайский навигатор запищал, предупреждая о скором повороте. Да, а вот и он, - чуть не проскочил. Все, как описывали: шлагбаум, «кирпич», вывеска «Звероферма НАНУ», боец в будке.
- Ваши документы? – с доброжелательностью хорошо воспитанного ротвейлера спросил боец.
Я попытался, в меру возможности, придать своей распаренной красной физиономии со шрамом на лбу благонадежный и законопослушный вид.
- Привет, командир, - я повертел стеклоподъемник (каменный век!) и помахал в открытый проем своей пластиковой редакционной ксивой – Пресса. Сказали проинтервьюировать ваших коров или что там у вас, – плоско сострил я, пытаясь интуитивно определить ватерлинию его чувства юмора.
- Документы на въезд в зону,  – настойчиво повторил охранник,не меняя интонации голоса и выражения лица. Если бы он сейчас вывалил язык и задышал характерным отрывистым дыханием, это воспринималось бы так гармонично…
Вообще-то я слегка напрягся, ибо по еле уловимой реакции на его лице при слове «пресса» я понял, что в этой жизни его успели натаскать уже конкретно на журналистов. Богатый отрицательный опыт общения с отмороженными охранниками велел мне подкорректировать свой и без того плоский юмор до той степени отсутствия какого либо двусмыслия, которое своей одномерностью уже может граничить с инструкцией по несению постовой и караульной службы.
- Какие еще нужны документы, уважаемый?  - я шулерски повертел в пальцах корочку журналиста, пытаясь сохранить спокойствие и вымученно улыбаясь этому Рексу Петровичу.
- Документы на въезд в зону от НАНУ, разрешение от СБУ, – буднично произнес тот.
От слова «СБУ» повеяло живительной прохладой, которая тут же вывела меня из распаренного зомбированного состояния. И я вдруг осознал, что кобура у бойца почему-то расстегнута, а рука лежит на бедре… Это окончательно вернуло мне память и я вспомнил о каком-то мутном собеседовании, о подписании,  о не разглашении чего-то. И о пакете, который три дня назад получил в редакции с требованием тщательно изучить. Естественно, я забыл о нём, как только забросил в бардачок, ибо уже давно не читаю ведомственные инструкции перед посещением объектов. Нервно разорвав плотную бумагу я ошалело стал доставать оттуда документы на мое имя с таким уровнем согласования и утверждения, что в голове шершаво змеилась только одна мысль: куда я вляпался? Я запоздало вспомнил об инструкциях, которые должен был изучить. Они перекочевали с остальными документами к охраннику.
- С инструкциями хорошо ознакомились? – пристально посмотрел мне в глаза охранник.
- Да, конечно, – энергично и слабодушно соврал я. Если бы знать тогда…
- Проезжайте. Напоминаю: с основной дороги никуда не сворачивать, – и добавил без эмоций: - У животных интервью брать запрещено.
Я вымученно улыбнулся, как бы подтверждая, что юмор оценен по достоинству.
 
Шлагбаум приподнялся. Я тронул машину и аккуратно повел ее по очень качественному – как для здешних мест – асфальту со сложной многоцветной разметкой. Дорога петляла между каких-то деревьев – сосен и дубов, что ли. Постепенно напряжение прошло, и когда в ста метрах от дороги я увидел какое-то озерцо, то вполне резонно подумал, что в желании искупаться в природном водоеме трудно откопать какой-то криминал. Я загнал машину в тень, захватил сигареты, остатки горячей минералки (намереваясь остудить ее в озере) и побрел к переливающейся солнечными огоньками воде. Правый берег зарос кустарником, который скрывал панораму за ним и создавал некоторую иллюзию защищенности от чужих глаз. У самого бережка виднелась узенькая полоска песка.
 
…Вода зашумела в ушах, возвращая мое тело к жизни.
Я плавал, пока не почувствовал легкий озноб, - теперь можно было опять вылезать под солнышко. Тишина. Я курил и блаженствовал… Пересушенная сигарета выкуривалась со скоростью бикфордова шнура. Я сделал последнюю затяжку, намереваясь выбросить окурок.
- Желательно бы не в озеро! – тягуче прозвучало у меня за спиною.
Я обалдело оглянулся. Метрах в пяти от меня стояла корова с буддийскими ленточками на рогах; на груди у нее висел медный колокол ручной работы – явно непальского происхождения. Не хватает только молитвенного барабана, – отметил я. Рядом стоял жутко беспородный пес тёмно-серого окраса. Впрочем, в его беспросветно запутанном генетическом наборе явно выделялась парочка хромосом от терьера. Я начал нервно шарить глазами по кустам, выискивая источник звука – пастуха или еще кого…
- Кто вы… где вы? Вам сигарету? – я глуповато крутился с пачкой сигарет в руках, предлагая их невидимке.
В ответ прозвучал чей-то ворчливо-лающий голос:
- Он явно не местный.
- Похоже на то, - шумно вздохнула корова.
- Вы не местный? – пес явно обращался ко мне.
Здесь я окончательно понял, что с головой у меня нелады, мозги требуют перезагрузки, и перезагружать их будут, похоже, в Глеваховской дурке. Странно, но осознание собственного безумия почему-то успокоило меня. А может быть, возобладало журналистское нутро: такая возможность понаблюдать рехнувшиеся мозги изнутри! Да и эта колоритная парочка… И, кстати: разговаривать с животными и понимать невозможность подобного, это – шизофрения?
- Пожалуй, да, – корова повела головой.
- Что – да? – машинально переспросил я.
- Шизофрения. Если составить именно так формулу восприятия ситуации… Вести разговор и осознавать его невозможность - два взаимоисключающих положения. Но, если одно подвергнуть сомнению, я имею в виду «невозможность»…
- …Тогда я, типа, здоровый на всю голову, а ты, типа, разговариваешь? – с сарказмом перебил я.
- Назвать вашу голову совсем здоровой я бы не рискнула, – корова явно скопировала мои интонации.
- Что так?
- Вы плохо справляетесь с нестандартной ситуацией. Мыслите шаблонно, аналитика хромает. Да и я, кстати, не разговариваю.
- То есть?
- Во всяком случае, как бы вербальный характер нашего общения не осуществляется посредством звуковой волны. Вы ведь не озвучивали свою мысль о шизофрении?
Блин, а ведь корова права - я молчал! Так, получается, я все же ненормален?..
- Ну, это что считать нормой, – философски заметила корова, окончательно добивая мое сознание.
- А, так ты читаешь мои мысли? – неожиданно озарило меня. – И ты? – я перевел взгляд на пса. Тот буквально на секунду одними глазами отвлекся от блох и утвердительно кивнул. – А как это?
- Есть одна достаточно сложная теория… - на этот раз пес не стал прерывать свою блошиную охоту и его голос прозвучал сквозь зубы.
- Да уж постараюсь осилить, – явный скепсис этого беспородного шерстяного мутанта к моей персоне начинал глухо раздражать.
- Насколько вы сильны в когнитивной психологии? – с некоторым вызовом неожиданно спросил пес.
- Достаточно, – так же резко ответил я.
Пес выразительно посмотрел на корову и со скептической кривой ухмылкой кивнул в мою сторону:
- Хомо эрэктус! Существо насколько горделивое,  настолько же и безграмотное. А главное – и брехливое. Я же тебе говорил: они ВСЕ безнадежны! Ладно, он мне не интересен. Пока!
Пес побрел куда-то через кусты, не удостоив меня даже прощальным кивком.
- Да что он, собственно говоря, себе позволяет? - начал было я, но, почему-то, осекся...
 

Корова проводила его взглядом и с явным разочарованием повернула морду ко мне.
- Он, извините, позволяет себе говорить то, что думает. А думает он, что вы термин «когнитивная психология» услышали впервые от Ливерпуля десять секунд назад.
Корова спокойно смотрела мне прямо в глаза, при чем без какого-то явного осуждения моего вранья. Так взрослые с сожалением смотрят на маленьких самоуверенных брехливых детей.    
- Меня зовут Белла, – неожиданно с мягкой утробной интонацией выдохнула корова.
- Уж не в честь ли Ахмадулиной? – сарказм в любой ситуации лез из меня со всех щелей.
- Вам нравятся её стихи? – оживилась корова. – Согласитесь, что они очень женственны. Во всяком случае мне её поэзия больше импонирует, чем творчество той же Ахматовой, – после короткой паузы: – Хотя, надо признать, Ахматова пишет сильнее.
- ???..
Корова опять внимательно посмотрела мне в глаза и убийственно завершила литературную тему:
- Да… Ну, про этих вы хоть слышали… Ладно, всего хорошего.
Я не просто понял, а физиологически почувствовал, насколько я ей неинтересен. У меня появилось ощущение какой-то муторности на душе от своей неинтересности в глазах этой коровы. Она явно собиралась уходить.  Вот сейчас она обойдет это огромное полуистлевшее лежащее дерево и скроется в зарослях кустарника. И - всё? Господи, всю жизнь мы втайне мечтаем о каком-то чуде: инопланетяне, ангелы, привидения… говорящая корова, наконец! И что же? Когда мы сталкиваемся с чем-то подобным, то максимум, на что хватает наших убогих мозгов, это – поупражняться в своём жиденьком остроумии… И почему это ты применяешь местоимение «мы»? Тебе хочется своё личное убожество размазать тонким слоем на всё человечество? Именно, что убого… Господи, но ведь это невозможно! Я, наверняка, просто перегрелся. А если я, все же, не сошел с ума? Надо остановить её…
- Эй, корова, подожди!
Корова остановилась; некоторое время обдумывала что-то, потом повернула морду ко мне.
- Меня зовут Белла.
- …Белла. Извини.
Я не узнал свой голос. Это была какая-то гаденькая смесь легкого нахальства и заискивания.
Белла посмотрела на меня с некоторым любопытством. Пауза затянулась – я не знал, с чего начать разговор.
- Вы не знаете, с чего начать разговор? – неожиданно легко спросила корова.
- Ну, в общем – да. Честно говоря – не очень-то типичная ситуация.
- Я понимаю, – не часто в наших широтах попадаются говорящие коровы.
- Ливерпуль, кстати, это тот пёс?
Корова утвердительно кивнула.
- А почему – Ливерпуль?
- Ему вообще везет на имена. Старый хозяин его Буцефалом называл.
Я рассмеялся.
- Когда он к нам попал, то с ним проводил беседу один безграмотный тип «из органов», как они о себе отзываются. Характер у Буцефала, как вы поняли, еще тот… В общем, под конец беседы, когда его окончательно достали идиотскими вопросами, Буцефал перешел на английский. «Органик», как мы про себя называли этих, из спецслужб, истерически его спрашивает: «Ты откуда, ТВАРЬ, английский язык знаешь?» Буцефал ему отвечает: «Изучал в Англии, в Королевском университете». Тот слегка обалдел и с видом знатока переспрашивает: «Это - который в Ливерпуле?» Так после этого и прилипло.
Повисла пауза.
- Слушай, Белла, так я не рехнулся, это всё не мультики у меня в голове? Куда я попал? Что это?
- Простой вопрос. Два НИИ занимаются вплотную этим вопросом уже почти три года.
- И что?
- По большому счету – ничего. Откровенно говоря, самой остроумной мне кажется теория Ливерпуля, но его мнение вас интересует еще меньше, чем наших зацикленных на своем человеческом величии ученых. Спасибо «величавым» - последнее время хоть перестали нас чрезмерно мучить и ослабили режим. Сначала мы пытались взывать к их совести. Но этот божий инстинкт у них отсутствует напрочь. А потом нащупали слабину – они очень трусливы. Мы намекнули, что за дохлое говорящее животное они ответят по всей строгости закона. Эта фраза –  «по всей строгости закона» – мне часто попадалась в репрессивных речах советских времен. И хотя сейчас уже давно не «совок», но реакция на подобные формулировки у них осталась на генетическом уровне. В общем, нас стали выпускать под честное слово «о не разглашении» и прочей ерунде, которую они называют инструкциями режимного предприятия. Под честное слово, поскольку расписаться в нужной графе, как вы сами понимаете, нам сложно.
Белла улыбнулась, закрыла глаза и подставила морду легкому освежающему ветерку, зашумевшему в листьях кустарника.
- А эта теория Ливерпуля, она ведь…
- В действительности он придерживается моей концепции, – перебила меня Белла. – А свою, как бы ёрничая, создал в противовес тем ужасающим фантазиям, краеугольным камнем которых являются комплексы эфемерного «величия» человека.
- Ну, почему сразу – комплексы. Я понимаю, что ты – животное неординарное, но ведь невозможно отрицать, что цивилизацию, как таковую, создали именно люди…
- Ага, «цивилизацию». А еще есть такой богатый термин - «научно-технический прогресс» и вот это новомодное слово – «нанотехнологии». Нам с Ливерпулем особенно нравится, когда наша «высоколобая» ночная охрана, почитывая за обедом обрывки газет, в которых они приносят свои бутерброды, начинает рассуждать о нанотехнологиях. Как сказал бы профессор Преображенский, прелестно, просто прелестно! Они ведь теперь узнали из газет ещё одно модное слово – «графен». Понятно, что произносят они его более привычно – «графин».
- Извини, Белла, но мне непонятен твой сарказм. Ибо модное слово «графен», как и сам этот графен, придумали не коровы, в конце концов.
- Да, не коровы, - Белла почему-то произнесла это с такой тоской в голосе… - Конечно, не коровы. А, кстати, вы не в курсе, сколько людей было уничтожено коровами за всю историю?
- Чего это ты вдруг? – откровенно опешил я.
- А все же: сколько человек было убито коровами? Я не беру во внимание растерзанных и затоптанных быками во время прогона перед корридой или тех же убитых и покалеченных матадоров, ибо они сами с патологической страстью суицидников желали этого. Но вот коровы – скольких? А ещё мне интересно: каково на вкус коровье мясо? Вот лично вам нравится говядина? Вы как любите - чертовски кровавое или зажаренное до углей?
 
Последним вопросом Белла явно копировала чьи-то интонации.
- Послушай, Белла, я не очень понимаю сути твоих наездов, – в меня потихоньку начало вползать раздражение её интонациями. – Ты лично мне намерена что-то инкриминировать или мне, как части всего человечества? Вот это всё ты сейчас вещала от имени своих сестер по вымени, погибших на вертеле? Да вкусная говядина, вкусная, черт возьми! Особенно хороша тонкая отбивная с луком, но ты вряд-ли это оценишь.
- Очень надеюсь, что Господь заберет мою душу до того, как сама мысль об этом придет мне в голову.
Мы оба замолчали. В воздухе, попахивая серой, повисла тень враждебности.
- Белла! – я, осторожно подбирая слова и интонацию, решил прервать медленно накалявшееся молчание. – Ты что, теперь в каждом двуногом видишь только хищного пожирателя коровьей плоти?
- А что бы видели вы на моём месте?
- На твоём? Ну, надеюсь, что уж из твоей чаши мне не доведется хлебать, – рассмеялся я.
- Надейтесь, надейтесь. Но – не зарекайтесь. Меня ведь ТАМ – Белла кивнула куда-то вверх – тоже не спросили, когда мозги наизнанку вывернули…  
 
- А вы что, - будете курить? – с лёгким недовольством спросила Белла, увидев пачку сигарет у меня в руках.
- Ну, хотелось бы… А ты что – против?  
- А это для вас имеет значение? Лучше уж давайте просто поменяемся местами, а то ветер в мою сторону.
Мы сделали небольшую рокировку на местности, в результате которой у меня появилась возможность усесться на поваленное дерево, а Белла комфортно разлеглась на траве.
- Белла… - я черканул по спичечному коробку и, прищурив один глаз, прицелился сигаретным стволом в заметавшийся на конце спички огонек, укрытый от побега в ладонях, - давай оставим кулинарную тему в покое. В конце-концов ты должна понимать, что по отношению к тебе такое никому в голову не придет.
- Почему же? Очень даже придёт. И регулярно приходит. Большинство ваших собратьев по разуму так и рассматривают меня, как говорящий кусок говядины. Один «учёный» весьма остроумно предложил «завалить» меня, как только я заткнусь.  
- Бред… бред какой-то.
Напряжение, невесть как возникшее, исчезло так же неожиданно. Белла опять вернулась в то философски-доброжелательное настроении, которое так гармонировало с её непальским декором.
- Цивилизацию создали? – продолжила она. – Это в смысле машины, недвижимость и средства производства? Как это у вас говорят – круто! А еще вы создали оружие, взрывчатку, яды, «честные» выборы и налоговую систему, чтобы, уничтожая этими инструментами себе подобных, отбирать у них эти «блага» цивилизации – машины, недвижимость и средства производства. Любопытно, вы хоть сами-то осознаёте, ради чего уничтожаете чужие жизни?
- Белла, ты все упрощаешь. Конкуренция в человеческой среде как раз и стимулирует…
- …массовое уничтожение себе подобных и всего живого – вот что она стимулирует. Для вас ведь уже не является ценностью сама жизнь; воздух, которым вы дышите, вода, рыба в воде, земля, растения – все то, что чудесным образом жило до появления вашей цивилизации. Для вас эти реальные и зачастую невосполнимые богатства являются всего лишь эквивалентом некоей условности, которую вы называете – деньги.
Умерло море, уничтожены нерестилища в реке, отравлена земля? – не важно. Ведь их смерть дала «крысиным королям» деньги и они переедут на новое место, в другую страну, где пока еще есть жизнь. Там они так же безжалостно подпишут свой приговор, если это, опять же, принесёт им деньги. Только мне вот что интересно: в тот момент, когда «крысиным королям» некуда будет бежать от мертвечины, которой они постепенно окружают себя, - сколько денег они согласятся отдать за глоток чистой воды и кусок не отравленной пищи? И сколько появится желающих отнять у них эти богатства, ибо любые другие уже не будут иметь никакой ценности. Отнять вместе с их паразитической жизнью.
- Белла, извини, но меня твои экологические «баяны» в духе комиксов от Партии зеленых мало взволновали. Неужели ты удивительным образом заговорила только для того, чтобы озвучивать эти прописные банальности? Я не знаю, как ты разговариваешь и разговариваешь ли вообще, как не понимаю, откуда в твоей рогатой голове взялась эта куча разнообразной информации, но если все происходящее не плод моего больного воображения, то…
- Банальности? А вы считаете, что есть что-то важнее, чем сама жизнь? Я не говорю о её качественной стороне – просто жизнь, как явление? Вот что для вас есть ценностью большей, чем жизнь? И вы ещё говорите о моей «банальности»? А не приходило ли вам в голову, что вот это чудо, а это без сомнения – чудо, произошло только для того, чтобы хоть как-то вывести вас из той парадигмы, которая у вас именуется «успех в жизни»? Не кажется ли вам абсурдом, что в вашей гносеологической модели уничтожение жизни не противоречит достижению «успеха в жизни»?
Кстати, знаете ли вы, что означает «крысиный король»? Нет? Когда-то моряки, дабы извести крыс на корабле, отлавливали десяток особей покрупнее и бросали их в бочку с водой…
- А, знаю. Выживала одна тварь, которую выпускали…
- Да, правильно, и эта выжившая терроризировала все крысиное сообщество. И при заходе в ближайший порт можно было наблюдать фантасмагорическую картину: повальное бегство крыс с корабля. А знаете, почему они из всех вариантов выбирали именно этот – бегство?
- Ну, боялись, наверное…
- Да, боялись. Но – чего? Или вы думаете, что «крысиный король» был так уж страшен и непобедим? Нет, конечно. Они боялись – и этот страх работал на генетическом уровне, что убив крысу-убийцу они сами станут крысиными убийцами. Поэтому предпочитали оставить корабль каннибалу, но не нарушать главную заповедь – не убий своего. Не жри себе подобного! Мало того –  говорят, что крыса-убийца, оставшись в полном одиночестве, могла в скором времени сдохнуть без всяких видимых причин. Что-то с психикой у неё такое происходило. Так вот: если у крыс «крысиные короли» это – патология, то среди людей – норма. Мало того – объекты для подражания, уважаемые столпы вашей цивилизации, которой вы так гордитесь. Вы – хуже крыс, хуже любой твари на земле. Ваши «крысиные короли» не только питаются вами, но – что еще более поразительно – приучают вас к той совершенно дикой и уродливой мысли, что подобное мироустройство есть естественно. То есть как бы ваше предназначение – быть кормом для них. И вы с фатальной обреченностью отбивной, готовой в любой момент отправиться на сковороду, повторяете: да, так устроен мир… Нас должны сожрать… Кем устроен? И кого, собственно, устраивает такое мироустройство? Неужели – вас? Неужели вы создаёте потомство только для того, чтобы на нём паразитировали вот эти, добившиеся вершин «успеха в жизни»? А тех, кто добился максимального «успеха в жизни», то есть убил и искалечил людей просто не меряно, вы называете «великими».
Да, уж славную создали вы цивилизацию… Террариум со змеями – просто образец этического отношения сожителей друг к другу.
 
Белла замолчала, и я не нашел, что ей возразить. А возразить очень хотелось. И не столько персонально ей, как найти для себя какие-то аргументы, опровергающие нарисованную Беллой картину. Но на ум приходила только бледная на этом фоне мысль, что не все люди – «крысиные короли». Бледная и не убедительная.
И почему, действительно, мы со школы приучаем наших детей к той уродливой шкале ценностей, по которой какой-нибудь совершенно лишенный сострадания закомплексованый параноик, «покоривший» огромные территории, то есть вырезАвший и насиловавший лежащие на его кровавом пути к «величию» города и села, есть «великий»? Нет смысла рассказывать после этого детям о милосердии. Ибо в этом контексте милосердие хорошо смотрится только на общем фоне «великих» и «блистательных» побед. Как сливки к черному кофе. То есть мы, конечно, проявим милосердие, но – позже, к покоренным. Что бы самим же потом искренне умиляться: ведь могли всех к едрене матери вырезать, а поди ж ты... Милосердные, блин!            
 
Увидев, что я прикуриваю от неугасшей сигареты, Белла не удержалась.
- Не мое дело, но мне кажется, что вы многовато курите.
- Мда… не закуришь тут. Как подумаю, с кем я разговариваю… А, кстати, это у тебя…
- Нет, не с детства, нет. У меня ведь хозяева были. Обыкновенная жизнь домашнего животного. Для меня и сейчас странным кажется, что я помню всё, что было со мной до ТОГО момента. Я часто думаю над этим. Зачем мне нужно это помнить? Такое чувство, что я должна как-то увязать во едино… Не знаю. К нам каждое лето приезжал мальчик, - племянник хозяев. Он был какой-то… ну очень уж жестокий, хоть и маленький. Наши хозяева ведь много живности держали – куры, утки. И даже любили нас по-своему. Это чувствовалось – как кормили, как разговаривали – чувствовалось. Хотя тоже ведь странно – любят, а режут… Странная любовь. Да, так я о мальчике. Хозяева ему вменили в обязанность отводить меня утром за огороды и забирать вечером назад. Он нашел какую-то палку, которой и развлекался – бил меня, пока мы шли. Бил каждый раз сильнее; причем ударит, и с любопытством заглядывает мне в глаза. Ему нравилось видеть мою боль. Я старалась идти резво, чтобы побыстрее отделаться от него. И как-то притерпелась. Но изобретательный мальчик всё же придумал, как доставить себе удовольствие – он заточил свою палку и теперь не бил, а втыкал её в меня. Возможно, он играл в матадора – не знаю. Но мне было уже действительно очень больно. И когда он в очередной раз ткнул мне в ребра своей пикой, я ударила его. Не сильно, но ведь он был маленьким. Мальчик упал и долго лежал без движения. Потом пришли хозяева. На его одежде, прямо на груди, остался четкий отпечаток моего копыта. Хозяин пришел в такую дикую ярость!.. Он страшно кричал… Я ведь тогда не очень понимала, что происходит вокруг меня и не увязывала всю эту суету и крики со своей персоной. И мне было безразлично: лежит этот мальчик, сидит или стоит, - главное, что на данный момент он не тыкает в меня своей палкой. Спустя какое-то время мальчик начал двигаться и открыл глаза. Его унесли в дом. А потом пришла хозяйка и плакала; она гладила меня, и я, глупая, думала, что это она так жалеет меня за те уколы, которые наносил мне мальчик. Странно… Я сказала – «думала»? Ведь я на самом деле именно в тот момент начала осознавать и анализировать происходящее. Возможно, именно тогда в меня начал вселяться разум? Да… А дальше из дома вышел хозяин; он уже не кричал и не ругался. В руке у него был такой большой конусообразный нож с деревянной ручкой. Я этот нож уже видела раньше – им резали птицу у нас на дворе. Хозяин подошел к большому такому… Ну, такой кусок дерева…
- Плаха? – «сострил» я.
- Да, наверное - плаха… Ведь там они казнили этих… На плахе постоянно лежал большой круглый камень. Хозяин привычно потрогал нож пальцем – он всегда так делал перед плахой – и начал с отвратительным звуком елозить этим ножом по камню. Мне почему-то стало интересно и я подошла поближе. Нож был мутно-темный, и только с одной стороны его кромка свежо белела рваными заусеницами от грубой заточки. И вдруг я поняла, что он сейчас не курей резать будет – он меня будет резать. Вот в этот момент я получила свыше это наказание – человеческий разум. И от навалившейся на меня ясности предстоящего, от неожиданной стремительности приближения моей смерти я как окаменела; меня покинули все чувства – остался только дикий, парализующий ужас. Животный ужас, воспринимаемый человеческим разумом. Я смотрела на эту заусеницу и почти физически представляла, как она будет рвать мне кожу своими зазубринами. И как он будет меня убивать – перережет горло, как курице? Я ведь не видела других смертей…
Много позже, когда все эти переживания как-то сгладились временем, я прочла фразу «Ожидание казни - хуже самой казни». Это правда. Те несколько минут… бесконечных минут заточки ножа и стремительно убывающих минут моей жизни… я только сейчас поняла, на сколько все может быть относительно, причем в одной временнОй точке и по отношению к одному субъекту… А еще я поняла, что наказание человеческим разумом было неким преднамеренным условием моего помилования. И вот этот пережитый мною ужас ожидания предстоящей с минуты на минуту казни… Я уже не могу абстрагироваться от тех переживаний; я понимаю, что если где-то в новостях звучит слово «смерть», то это не статистика, это – бесконечные боль и ужас. И еще я понимаю, что у вас, людей, действительно что-то не ладно в душах, если обладая таким потрясающим инструментом, как человеческий разум, вы используете его для составления хитроумных планов по уничтожению себе подобных. И ведь это не инстинктивная рефлексия хищника. Это ясное, без иллюзий, понимание, что с нажатием этой кнопки, или подписанием документа, или просто отдачей устного приказа где-то будет подорван ночью дом вместе с жильцами, или войска откроют превентивный огонь по  «вражеским» городам; или же кто-то будет обречен одиноко и тихо разлагаться при жизни от какой-то гадости типа полония. И если убрать всё то словоблудие, которым, подобно декоративной рамке, обрамляются подобные действа, то на одном конце будет формула достижения вершин «жизненного успеха» отдающими подобные приказы, а на другой – дымящиеся руины подорванных домов и ковровые бомбардировки «демократизируемых» территорий.
Знаете, о чем я думала, когда увидела в новостях подорванные дома? О последних секундах жизни тех, кого разбудил ночной взрыв. Интересно, пытались ли представить себе это те, кто сделал это? А ведь наверняка кто-то и не спал этой ночью. Сидели себе соседи на чьей-то кухне и периодически ныряли в холодильник за очередной парой бутылок пива. И было им хорошо, ибо жены поворчали, да и пошли спать. И приятели, перемигиваясь, согласно покивали им во след, ибо знают, что в этом бабьем ворчании больше добродушия – пусть уж посидят мужики, расслабятся за пивком – напахались ведь за неделю. А те небольшие денежки, которые приносятся в дом, - эквивалент их тяжелого, но созидательного труда. Очень маленький эквивалент. С таким эквивалентом им никогда не достичь «жизненного успеха» - спасибо, если семье хватает от получки до получки. Но – при этом живут и умудряются радоваться своим тихим семейным радостям. Точнее – радовались… Ибо в считанные секунды превратились в «статистику». Вот о чем я думаю.
 

Белла устало положила голову на траву и закрыла глаза. Я потянулся за пачкой и почему-то постарался извлечь сигарету так, чтобы не создавать шуршания. Даже шипение разгорающейся спички показалось мне каким-то неуместным. Я курил и прислушивался к себе. Странно, но внутренне я пребывал в том редком состоянии душевного равновесия и гармонии, которое посещает нас только в присутствии надежных, или - что еще более редко – очень близких по духу друзей.
 
- Белла, а знаете, что самое поразительное? То огромное количество людей, ежедневно уговаривающих себя… нет, не уговаривающих – сознательно ломающих в себе все человеческое. Ибо естественное проявление нормальных человеческих качеств – сострадание, доверие – будет воспринято окружающими как слабость. Но прав мой товарищ - Дьявол обещает золотые горы, а расплачивается битыми черепками.
Белла приподняла голову и повернула ко мне свою… нет, не могу назвать – морду… понимаю, что не лицо, но и не «морду». Слишком много разума в этих глазах, слишком много сострадания.
- А ведь вы первый, кто обратился ко мне на «вы».
- Да? Я как-то не заметил…
- Ничего. Вот только сострадание и доверие уже не являются нормальными человеческими качествами. Да и разве были они таковыми когда-либо? И станут ли?
Белла опять закрыла глаза и опустила голову. Минут пять она молчала. Потом слабым, как от неимоверной усталости голосом Белла опять заговорила, не открывая на этот раз глаз.
- Знаете, мы с Ливерпулем последнее время часто думаем: как нам избавиться от этого наказания – человеческого разума? Я не хочу думать о несуразностях человеческой натуры, как об этом не думают сами люди. Я хочу опять спокойно существовать в шкуре обыкновенного жвачного животного. Вот все, чего я прошу у неба. Когда нас ТАМ помилуют? – и, спустя короткую паузу, уже совсем тихо: – Да за что же Ты нас так мучаешь, Господи?..
 
Мне не хотелось говорить. Я молчал и слушал шум ветра в листьях. Разглядывал ползающих, прыгающих и летающих насекомых, которых не замечал раньше. Перевел взгляд на озеро – в камышах на том берегу какая-то рыба пару раз шлепнула хвостом по воде. Что это за рыба? Поймал себя на том, что совершенно не знаю, кто живет в наших озёрах. Вроде карпы есть какие-то, судаки… Что там ещё? Я ведь с рыбой сталкиваюсь только в супермаркете. И если в этих озерах вся рыба – и какая там еще есть живность? – вдруг передохнет, то замечу ли я это? Ну, разве что наткнусь на соответствующее сообщение в Интернете. Ведь на снабжении рыбного отдела креветками, сёмгой и скумбрией это вряд-ли скажется. Собственно, я не замечу исчезновения и самого озера. Или леса вокруг. И вот та птица… о, ещё одна прилетела! – сколько их тут водится? Любопытно, они поют? Надо бы купить справочник какой по местному зверью, а то – птица… Это ведь тоже какой-нибудь зяблик там, или дятел. И кустарники… И трава… И запах здесь!..
А ветер как шумит!.. шумит…
 
- Э! Боец! Падъём!
Что… что за крик?.. Блин, покимарить бы ещё минут пяток. Так, нужно открыть глаза. Ага – Рекс Петрович. Чёрт, откуда он взялся? Я сел и осмотрелся. Возле ног охранника сидел Ливерпуль и по обыкновению выискивал своих блох. Беллы не было.
- А где Белла? – произнёс я спросонья неуверенным голосом.
- Кто? – у охранника на лице заиграла глумливая улыбка. – Ты что, с бабой здесь спал? Давай, живо собирайся, а то тебя там заждались, пока ты дрыхнул тута.  
Я не обратил внимания на его вохровский юморок. Понимая, что сюда я больше никогда не попаду, решительно подошел к Ливерпулю и присел перед ним на корточки.
- Уважаемый Ливерпуль! Мне жаль, что я так глупо и по-ребячески повел себя при знакомстве с вами. И я понимаю ваше нежелание разговаривать с очередным легкомысленным типом, каким я вам показался. Очень, очень жаль, что я не воспользовался возможностью побеседовать с вами. Должен заметить, что Белла отзывалась о вас с большой симпатией. Передайте ей…
- Молодой человек! Вам плохо? – Охранник легонько тронул меня за плечо и, наклонившись, пристально посмотрел мне в глаза.
- Отойдите на минутку и дайте мне попрощаться с Ливерпулем, – резко оборвал я его и вновь продолжил: – …передайте, пожалуйста, Белле, что я, как никто другой, понимаю её и ваше желание распрощаться с этой обузой – человеческим разумом. Разрешите пожать вам на прощанье лапу?
Ливерпуль посмотрел искоса на протянутую ему ладонь, потом на меня.
- Мне нужно идти. Может, скажете что-нибудь на прощание?
- Ррр… Гав! – неожиданно пролаял Ливерпуль.
Я присмотрелся внимательно – сомнений не было, передо мной сидел обыкновенный пес. Это был уже не тот Ливерпуль – знаток английского и едкий собеседник.  
- Их помиловали! – с нескрываемой радостью сказал я охраннику.
- Да, конечно! – с готовностью согласился тот.
- Их таки избавили от человеческого разума! Как я рад за них с Беллой…
- Да, да! И я рад! – с пущей готовностью подхватил охранник. – И за них с Беллой, и за вас… А сейчас мы пойдем, погуляем, да?
Он очень мягко взял меня за руку и легонько потянул за собой.
- Мы сейчас на масынке покатаемся. Да? Масынка – би-би! Там тенёк, головка не будет бо-бо. Мы включим кондиционер и нам сразу станет лучше.
- Нет. Не включим, – насупился я.
- Что такое? Мы расстроены? Не хотим включать кондиционер? – не будем. Мы не будем включать этот гадкий кондиционер, который так противно шумит, когда у нас головка бо-бо.
- Мы не будем включать кондиционер, – возразил я – потому что у нас его нету.
- Да?
- Да.
- Понятно. Ну, вы садитесь пока на заднее сиденье, а ещё лучше – ложитесь и отдыхайте. Окей?
- Окей, окей…
 
Блин, а башка что-то действительно тяжелая…
И ветер так шумит, шумит…