Долгих семьдесят лет под сенью лучей розовоперстой Эос воевали иксигреки (по-научному XYегреки, а по-возвышенному – аххуейцы) крепость сТрою во главе не то с Приапом, не то с Приамом – ну, короче, с каким-то старым козлом.
 
     Чего они только ни делали: и через реку ехали, и рака в реке видали, и руку в реку совали, и клешней от рака по рукам получали, но так и оставались небораками. Воевали сначала колхозную сТрою, потом социалистическую сТрою, потом сТрою коммунистическую, перессорились сами, перессорили всех богов на Олимпе – как тут сТроя сама себя не выдержала и развалилась под весом собственных стен. Обрадовались иксигреки, нахватали себе злата, сребра, хрисеид с брисеидами и отправились восвояси.
 
     Одним из первых улепетнул из-под стен сТрои хитрозадый Одиссей по прозвищу Протывсих, хотя на самом деле он всегда был лишь сам по себе да себе на уме. Выпил он на троянского коня и с двенадцатью кораблядями (что-то вроде корабельных маркитанток, образовано от др.-гр. Kora – «дева» и др.-р. «бл.дь», что означает: «было дело, была девой») поплыл якобы на родную Итаку, хотя в совершенно другом направлении. На Итаке его всю дорогу ждала верная Пенелопа, занимавшаяся не менее абсурдным делом, чем воевание сТрои: днем ткала, а ночью распускала саван для своего свекра Лаэрта, который, между тем, был еще вполне себе жив-курилка. 136 женихов Пенелопы так и не могли понять – хочет Пенелопа смерти своего свекра или не хочет. Или она им просто мОзги крутит, чтоб избежать двоемужества. Поэтому они каждый день терпеливо пенелопали борщ при царском дворе и ждали, когда царица перестанет прикалываться.
 
     Одиссею тоже очень мечталось напенелопаться Пенелопиного борща (и не только борща), но тому препятствовали два внутренних обстоятельства его духовной организации: во-первых, дома куролесили уже упомянутые 136 наетых борщом с его же подсобно-огородного хозяйства женихов, так что возвращаться туда было стрёмно, а, во-вторых, добиться лона Пенелопы на ложе из пня тысячелетней оливы было куда сложнее, чем натянуть легендарный лук Одиссея и пропустить стрелу через двенадцать колец. Поэтому он не слишком спешил на Итаку и, делая вид, что за годы сухопутных сражений забыл правила обращения с астролябией, а к секстану принципиально не подойдет, чтоб не сбиваться на мысли о сексе, постоянно плутал в островах Эгейского моря будто русский охотник в трех соснах после третьей бутылки. Спутники Одиссея в отчаянии орали на всю розу ветров: «Эгей! Эге-гей!» – но, как назло, ни одна сволочь мимо не проплывала, чтоб показать дорогу, так что единственным следствием этих криков стало обретение морем исторического названия – Эгейское. Следствием же плутания по морям практически без руля и без ветрил для большинства аххуейцев стал синдром утраты отчизны и постепенная кристаллизация жизненной потребности в выборе новой родины. Одиссея Протывсиха это, впрочем, до поры не заботило: ведь корабляди были, можно сказать, всегда под рукой, а Пенелопа со своими сомнительными прынадами – далеко.
 
     Но вот пришел час испытаний. И, можно сказать, година выбора.
 
     Однажды маленький флот Одиссея в поисках воды и пищи пристал к острову циклопов. Циклопами их называли потому, что привыкли они только цыкать – на подчиненных – и лопать – в основном сыр, получаемый из молока, надоенного от подвластных им козлов и баранов, и капусту, которую они вовсю рубили как правду-матку. Кроме того, боги наделили их только одним глазом, дабы циклопы, склонные «решать вопросы конкретно» с применением бито-, ного-, ноже-, руко- и чего-только-ни-попадя-прикладства, не истребили другу друга со своим обыкновением давать всем промеж глаз (поскольку промеж глаз бить не получалось, били в основном промеж ног, спросите у Тигипко и Черновецкого).
 
     Ориентируясь по запахам сыра, капусты и гнилых базаров, иксигреки забрели в одну из многочисленных шахт, служивших обиталищем большинству циклопов в законе. Шахта, расположенная в тихом уютном межигорье, принадлежала по результатам жульнической приватизации некоему Полихвему Хведорычу, крестному сыну и выдвиженцу местного главного братка Поцейдона. За непроходимое невежество и неизбывную тупость даже не слишком склонные к интеллектуальной рафинированности циклопы прозвали Полихвема Хведорыча Полиграфом Полиграфычем. Но именно за эти же невежество и тупость его избрали предводителем местных пещерных троглодитов – чем ублажили Поцейдона и благодаря чему стали не только сыр катать в масле, но и сами кататься как староновые русские в санях на масленицу.
 
     Изголодавшиеся по капусте иксигреки немедля припали к листьям зелени, не обращая никакого внимания на блеянье одного барана, оставленного на привязи присматривать за хозяйством. На бейджике у барана было написано «Козлояныч», и проигнорировали его зря. Он немедля позвонил своим колокольчиком куда надо, и входное отверстие пещерной шахты тотчас омрачилось гигантской тенью самого Полихвема Хведорыча, заводившего на вечерний подой и постой-отстой стадо козлов и баранов под родовым названием «лохторат». Полихвем по привычке молодости тотчас запер за собой дверь, как когда-то за ним запирали дверь в камеру, и тупо уставился тяжелым взглядом мутного глаза на пришельцев.
 
     – Шо за х..ня?!
 
     – Йа не выноватый, они сами прышли! – тут же бросился оправдываться Козлояныч, распиная себя на фоне огромной груды капустных голов (головы здесь, кстати, были только у капусты). – Но ви не беспокийтэсь, уся капуста на мисте, и та, що мы выд МВФ и ЕБРР отримали, такожэ… Йа цым кровосисям ани аркушыка копусткы не дав…
 
     – Я тебе щас зделаю ЕБРР по самое не могу! – пригрозил Полихвем Козлоянычу, после чего быстро загнал стадо лохтората в дальние закутки шахты и вновь обратил свой взор на непрошеных гостей. Поймав нескольких иксигреков, он ловко отбил им почки, бросил их (почки вместе с иксигреками) на огромную сковороду и стал наблюдать за ними, пока те не превратились во что-то вроде попкорна в собственном соку. Утолив червячка в своей душе, циклоп снова пронизал оставшихся пока в живых иксигреков взглядом прозектора.
 
     – Хто у вас тут главный?! Хто отвечает за базар?!
 
     Как ни прятался хитрозадый Одиссей за спинами спутников, те вытолкали его вперед, так что пришлось признаваться.
 
     – Ты хто?
 
     – Я – Протывсих. – Одиссей предусмотрительно не стал называть своего настоящего имени: если оно дойдет до Поцейдона, тот его не то что из-под земли – из-под моря-окияна выкопает, чтобы туда же и закопать. А чтобы произвести хорошее впечатление, добавил: – По-научному Contra Omnes.
 
     – Контра?!!! – взревел Полихвем и рефлекторно ответил (рука его при этом потянулась к маузеру, к тому времени еще и близко не изобретенному): – Расстрелять!!!
 
     – Да нет, не в этом смысле… – поспешил ретироваться Одиссей, пожалев о незаконченном университетском образовании, из-за которого его теперь могли кончить как бандформирование. – Ну, по-нашему лучше-таки Протывсих…
 
     – Шо за Протывсих?! Протывсих – это нихто и нишо. Ты за МЕНЯ или за ВОНУ?!
 
     – Я не знаю, ваше пр…всх…вск…одительство… – залепетал Одиссей, чуя, что жареным может запахнуть не только для канувших во чреве Полихвема сотоварищей, но и для него самого. – Я всегда был ссс… ссам по ссс… сссебе, ну, как бы ссс… краю. Даже когда аххуейцы собрались сТрою воевать и пришли за мной, я прикинулся придурком и стал поле солью засевать, чтоб меня не забрили. Правда, когда под копыта быков они по приказу царя А-на-гамно-на бросили мой iTELEMAC, я вынужден был срочно выписать себе справку о психическом здоровье. А когда уже сТрою воевали, я чаще шлангом прикидывался, чем в боевых действиях или там выборах участие принимал. Так что я… мне – лишь бы меня не трогали. Простите, ваше првсх…всковородие, таким уже я уродился.
 
     – А, так ты – урод! – Полихвем обрадовался тому, что сумел подобрать дефиницию, а подобрав – подобрел. Оглядев иксигреков и бросив взгляд в темноту шахты, где блеяли бараны и козлы, он добавил: – Та, шо тут удивляца! Все вы здесь уроды. Токо раньше вы мешали нам жить, а теперь, гы-гы, помогаите!
 
     – Но вокруг поговаривают, что такие, как я, в конечном счете поспособствовали вашей победе… – скромно вставил Одиссей.
 
     – М-да? – задумчиво нахмурился Полихвем. – И шо, думаешь, я тебя вице-премьером по гуманитарным пытанням за это назначу? Хотя ладно, проявлю я доброту к протывсихам. В отличие от других, ТЕБЯ я скушаю послезавтра!
 
     – А почему послезавтра? – уточнил Одиссей, одновременно ужасаясь своим видам на жизнь и радуясь тому, что есть еще время в очередной раз извернуться.
 
     – А патамуша остальных я съем завтра! – выплюнул Полихвем Хведорыч и, широко растворив свою гаргантюанскую грангузье, сыто заржал, как Лёлик в «Бриллиантовой руке». Потом шумно зевнул, отчего в забитой парами метана шахте совсем не стало воздуха. – Ну ладно, хутро вечора ядренее…
 
     И с этими словами плюхнулся брюхом прямо наземь, как будто венком поминальным сраженный. Хитрозадый Одиссей рассчитывал было выколоть циклопу глаз, но тот лежал глазом прямо в пыли и козлиных катышках, а перевернуть такую тушу на спину не хватало human resources.
 
     Долго совещались между собою совсем аххуевшие иксигреки, даже выбрали Верховную Раду, председателем которой стал, конечно, Одиссей, пока в конце концов не пришли к единственно возможному решению. Каждое утро, после того как прокукарекает розовоперстая Эос, Полихвем вынужден будет выпускать свое стадо наружу, но при наличии глаза спрятаться между или под баранами и козлами не получится, так что остается только… превратиться в барана или козла. Ну, так искусно прикинуться, чтоб аж перевоплотиться. По Станиславскому. Проголосовали почти единогласно, не сработала только карточка Одиссея, но он заявил, что произошел сбой в системе «Рада», а так он тоже был «ЗА». Натура у него была непреоборимая – не мог жить без того, чтоб не схитрить.
 
     Со следующего утра стали воплощать принятые решения в жизнь. Первые попытки проканать за лохторат закончились для двух товарищей отбитыми почками и сковородкой, поэтому остальные забились по углам как тараканы. Полихвем сначала хотел переловить их всех, но потом плюнул на это дело: из шахты им все равно путь один – к нему в пасть, так что днем раньше, днем позже…
 
     Но иксигреки были пытливые ребята, не зря же из их среды так много собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов выдвинулось. Терпеливо, день за днем, час за часом, минута в минуту изучали они все повадки стада Полихвема Хведорыча. Учились рыгать, матом сначала только ругаться, а потом просто разговаривать, устроили всеобуч по фене, школу выживания после бодуна в поисках опохмела, спецучилище где-бы-ни-работать-лишь-бы-не-работать и многое-многое другое. Каждый день группа исследователей недосчитывалась пары-тройки студентов жизненного университета, ведь око Полихвема не всегда было дреманным, но в конце концов бОльшая часть узников настолько изловчилась косить под козлов-баранов, что даже сами себя от хозяйского стада перестали отличать.
 
     И настало утро. И взбрызнула лучиком Эос. И отворил Полихвем выход из шахты, и стал выпускать свое стадо, пристально осматривая каждого его представителя и даже прощупывая для вящей убедительности да приговаривая время от времени:
 
     – Тэ-э-экс… Это – баран! Это – тоже баран! Это – всегда баран! А это – козел! Ты, шо ли, Козлояныч? А, нет, обознался… И это – козел! А вот это – полный козел…
 
     В итоге не обнаружил циклоп ни одного иксигрека и подумал, что те снова тараканами прилипли к сырым углам пещеры. И закрыл за собой вход. По привычке.
 
     Но он ошибся! Все оставшиеся в живых путешественники оказались на свободе, и среди них – Одиссей! Отдалившись от одноглазого громилы на безопасное расстояние и на такое же расстояние приблизившись к кораблядям, счастливый и тщеславный Одиссей не смог удержаться и окликнул Полихвема:
 
     – Эй, одоробло-бля!
 
     – Шо такое? – не понял Полихвем. – Нипонил. Хто там гавкает?
 
     – С тобой, свинья, не гавкает, а вовсе даже разговаривает капитан двенадцати кораблядей благородный Одиссей Contra Omnes! – тут Одиссей снова, но уже с гордостью вспомнил свое незаконченное университетское образование. – Так и запомни: имя человека, который перехитрил самого тебя – Одиссей Contra Omnes!
 
     Циклоп сначала непроизвольно набычился, будто Минотавр перед случкой, и взревел по-медвежьи, но вдруг, неожиданно даже для самого себя, озарился внутренним светом простой до гениальности догадки.
 
     – Ты не самого меня, а самого себя перехитрил, козел! Если я никого из вас в стаде козлов и баранов не выловил, значит, вы теперь и сами – козлобараны! Даже я это понял! И имя тебе – не Одиссей, а им – не иксигреки. Нихтожество вам имя! Так шо плывите себе нах…
 
     И снова сыто заржал, как тот Лёлик у Гайдая, да пошел в свое тихое и уютное межигорье баранов с козлами пасти.
 
     Одиссей осмотрелся вокруг, встретился взглядом с товарищами и пожал плечами:
 
     – Честно говоря, я и сам не уверен, что вышел из пещеры с теми же баранами, с которыми в нее вошел…
 
     – Честно говоря, и мы не уверены, что ты – Одиссей, – ответили товарищи без малейшего намека на подколку.
 
     – Ну, да ладно, ребята. – махнул рукой Одиссей. – Главное, что живы остались… Пошли, что ли, нах… Ну, в смысле – к нашим баранам…
 
     Рассыпались герои по кораблядям, облегчили себе душу, а главное – толстый кишечник от всех тихих ужасов пребывания в плену у Полихвема, взялись кто чем за что смог – и только и видел их одинокий глаз циклопий в тумане моря бело-голубом.
 
     Но это еще не хороший конец. Это всего лишь конец первой пестни. Впереди же наших героев ждали новые испытания…
 
     P.S. Спасибо (c) godi за основу фоты.