Капли дождя возвращают брусчатку во времена её юности. Летняя пыль смывается в щели между камнями, стекает микроскопическими ручейками к бордюрам и исчезает в стоках, закрытых чугунными решетками. Последние впитали в себя ауру столетий, царящую на площади Рынок, стали солиднее и всем своим видом пытаются сказать, – Мы тоже львовяне.
Недавно установленные, пузатые и монументальные чугунные урны с имперским презрением взирают на прохожих. Мне кажется, что в витрине магазинчика промелькнул портрет светлейшего цесаря, любимейшего из правителей – Франца-Йосифа Габсбурга.
Перевожу взгляд на башню ратуши, ожидая увидеть черно-желто-белый триколор империи. Да нет, вроде все в порядке – я в своем времени. Двадцать первый век глядит на площадь издалека, засылая своих соглядатаев – туристов. Прицеливаясь объективами камер, пестрыми разноязычными группками они обступили Нептуна и Диану.
Гиды торопливо вываливают на них обрывки древней истории, тыча перстами в лепнину фасадов. Минута на строение, три минуты на статую, полчаса в музее. Камеры клац-клац, местный Харон выдал справку: построено в 17-м веке, владелец – венецианский купец, дети, жена, исторический анекдот…все схватились и помчались дальше.
Никому не придет в голову остановиться, пропустить толпу в её бессмысленном беге, присесть и коснутся брусчатки. Мокрый камень помнит удары конских подков, первую трамвайную линию, постукивание башмачков панянок и шарканье батярских штиблетов.
Столетия неторопливо пропитывали мертвую материю, наполняя её кристаллизованными воспоминаниями. Достаточно лишь прислушаться к шептанию гранита, погладить опалово-черную поверхность, отринуть суету дня – время, сконцентрированное в его веществе, так томно и бесконечно, как летняя жара в пыли приморского города.
Но нет, люди попрятались от дождя в десятках микроскопических кафешек, обнаживших древние стены города жадным взглядам пришельцев. Антураж девятнадцатого столетия сменяется вполне современной обстановкой, а вот бронзовый Захер-Мазох в полный рост.
Туристки со смущенными улыбками и неестественным смехом лезут в оттопыренный карман, нащупывая там воплощенный в металл писательский член. Карман отполирован женскими руками до блеска.
За спиной Захера-Мазоха в витрине ресторана мелькает персонал в кожаных ошейниках и облегающих одеяниях. Это дыхание старого Львова, пропитанного влагой и утонченным развратом; это атмосфера города писателей и поэтов, города Мариана фон Смолан-Смолуховского и Станислава Лема.
А камень улиц помнит всё. Площадь опустела, и я медленно иду под мелким-мелким дождиком, вдыхая аромат полированного камня и погружаясь в века.
