В загоне жили свиньи. Не худые, но настырные, как гиены. И всегда голодные. Счавкали всё, что было в корытах, а когда корыта опустели, стали терять в весе и звереть.
 
Очумев от оздоровительной диеты, чушки под предводительством самых наглых вожаков поперли тупыми рылами на ограды. Под их голодным натиском довольно условное ограждение не выдержало. Взбесившиеся от воздержания животные, прорвались к чужим корытам.
 
И пошел жор. Свиньи отталкивали и распихивали друг друга, кусали за все доступные части, протискивались рылом и боком, визжали, хрюкали и фыркали друг на друга, заскакивали на спины в нетерпеливом стремлении пробиться к вожделенной жратве.
 
Самые наглые и голодные прорвались к корытам первыми. Никакая сила не могла оттереть их от пожирания чужого. И любого, кто хоть как-то мешал им наслаждаться безудержным процессом насыщения, они безжалостно оттирали, а наиболее борзых затаптывали. Выхватывая непомерно большие куски, они жирели на глазах, по ходу свирепея. И с еще большей злобностью отгоняли и уничтожали вокруг себя себе подобных.
 
Чтобы не терять драгоценного времени на отправление естественной нужды, прожорливые хряки с хавроньями тут же ходили под себя, распространяя на всю округу задушливые миазмы, которые впрочем, никоим образом не портили им нездорового аппетита. Они чавкали, не смущаясь фонтанами слюны и еды, вылетавшими из их жадных ртов и прилипавшими к рылам соседей. Без комплексов топчась в собственном дерьме.
 
В давке и толкотне, самой яростной на передовых линиях, некоторые, оскальзываясь на собственных испражнениях, падали под ноги соплеменников, моментально погибая. Эти прискорбные случаи, как ни странно, только распаляли оставшихся в живых и последние с еще большей настойчивостью прокладывали себе путь к дармовому корму.
 
Отдельные резвые тушки с завидной прытью носились между толпящимися у кормушек, пока на результативной скорости не влетали к самому корыту. И хор удовлетворенного чавканья пополнялся еще одним голосом.
 
Эхо от громкого жадного пира и отвратительного визга разносилось далеко по округе.
 
Этот громогласный жор разбудил главного загонщика скота, мирно дремавшего после многотрудных дел.
 
Узрев дикий разгул свинства, он, схватив увесистую дубину, кинулся направо и налево раздавать «угощения». Свиньи, не ожидавшие в пылу повальной тупой жрачки такого коварства,  трусливо брызнули в разные стороны.
 
Огрызаясь и грозно хрыкая, свиньи, дорвавшиеся до кормушек, никак не хотели прощаться с ними. Ценой огромных усилий, главный загонщик, карая себя за беспечность, справился с нечистым стадом. Больших трудов стоило ему загнать озверевший скот в новый крепкий загон, который давно был готов, но которым загонщик недальновидно не воспользовался.
 
Оказавшись в месте, которое и только которое было достойно прожорливых наглых созданий, свинота быстро присмирела, жалобно тыча рылами в надежные запоры.
 
«Там вам и место» - подумал главный загонщик. И поклялся себе, что больше никогда не спустит внимательного строгого взгляда с ненасытного и вечно голодного племени.
 
Он понял, что загон для скота ВСЕГДА должен быть крепким и надежным.