На этот раз троллейбус пришел полупустым. Ну, наконец-то – в такую сырость стоять на остановке даже пять минут крайне неприятно. Удивительное свойство есть у автобусно-троллейбусных остановок. Вся дождевая вода, минуя люки и лючки, стекается под навесы, не оставляя потенциальным пассажирам даже клочка сухого места. Бедолаги жмутся под подветренными углами, обдаваемые отрезвляющей дождевой пылью, проникающей через любые преграды. Зимой – легче, но не намного. Самый слабенький ветерок чудодейственным образом устраивает настоящие снежные бури там, где люди, по замыслу архитекторов, должны от них спасаться. Создается такое впечатление, что это заговор строителей и проектантов, имеющий антигуманные цели. Видимо они работают на пару с аптекарями – первые замораживают соотечественников, вторые продают им дорогущие и бесполезные лекарства.
 
Расшатанное временем творчество «Шкоды» ударило в лицо затхлой сыростью заброшенной, неотапливаемой дачи. Странно, и откуда берется этот запах плесени в железо-резиновой коробке? Десятки грубо намалеванных слоев масляной краски облупились от неухоженности и лишаями свисают со стен. Стальные поручни, отполированные руками тысяч пассажиров, покрыты глубокими черными оспинами коррозии. Они напоминают об ужасах стафилококковых инфекций, увиденных в старых медицинских учебниках, наполненных гангренозными язвами и ужасающим выверенной геометрией боли инструментарием. Вместо поручня хотел взяться за края кресла, оббитого дерматиновой рогожкой, и тут же с отвращением отдернул руку. Рваные края обивки обнажали пожелтевшую крупнопористую массу поролона, покрытую вековой грязью потных рук.
 
Ура – свободное место. Не прикасаясь к стенкам, поручням и креслам, плюхаюсь на холодное сидение. Нахохлившись зимним воробушком, и дыша под воротник куртки, быстро набираю потерянное на остановке внутреннее тепло. Можно расслабиться, откинуться на спинку кресла. Хотя креслом этот продавленный пыточный станок можно назвать с большой натяжкой. Вообще, конструкция троллейбуса, от малых винтиков, повылазивших со своих мест и в ржавом любопытстве рвущих одежду и руки до перекошенного корпуса и астматически хрипящих дверей – вся она взывала к немедленной отправке в утиль. Но ехать надо, так что – жалобы бесполезны.
 
Осматриваю соседей. Напротив, лицом ко мне, сидит славянская богиня Дана – воплощение женского первоначала жизни. Нет, не стройная светловолосая девушка с глазами, сияющими небесным холодом. И не черноокая красавица, с пышной гривой волос и пухлыми губками. Могучие руки ее скрещены на возвышающихся бесформенными курганами грудях. Слоноподобные ноги упираются в резиновую рогожку, покрывающую ржавое днище троллейбуса, грозя продавить эту жалкую преграду. Маленькие глазки прячутся в норках между румяными, туго обтянутыми кожей щеками. Бочкообразное туловище с железобетонной надежностью скрепляет остальные элементы богини в единое целое. Надежность кремлевского бункера излучается всей ее фигурой в широком диапазоне частот.
 
Рядом с ней, плоть от плоти, сидит клон божества, уменьшенный в масштабе вдвое. Клон заткнул уши бубнящими незатейливые мелодии устройствами. Пухлые пальцы клона унизаны перстнями грубой работы, наводящими на размышления о скифских артефактах. Короткая юбка обнажает колоны ног, вбитые в капитель полусапожек, как минимум 42-го размера. Очи ее еще не затаились в углублениях глазниц, взор их туманен и лишен смысла. Клон жует бесконечную липкую массу. Мощь бытия уже проявилась в ее фигуре, еще пару лет и она продолжит род женских богинь.
 
Они молчат, зафиксировав неподвижный взгляд в неизвестности улицы. Клон чавкает. Капелька слюны зафиксировалась на краю губы, пребывая в раздумье – покидать удачное место пребывания или несколько подождать. В средние двери заходит невысокий мужичок неопределенного возраста, типичный господарь (газда) – усы «Україна плаче», турецкая дубленка, кожаная кепка. Крепкая, сбитая фигура человека физического труда, свежее лицо постоянно пребывающего на свежем воздухе. Скорее всего – строитель, может фермер. Легкий водочный аромат намекает на удачное начало выходного дня.
 
– Слава Ісусу Христу, – с ходу приветствует богиню. Наверно в религиозном экстазе жертвоприношения Гекате Безжалостной. Геката-Дана оживилась, переведя взгляд на новоявленного иерофанта.
– Слава навіки, Петро, – глас божества не привел Петра в экстаз. Он подергал клон за щечку, вспоминая про похрестницю. Клон не отреагировал, но стало понятно – в сакральном смысле они родичи.
– Як там кум, працює? – беседа нашла свое продолжение в обсуждении здоровья и деяний многочисленной родни.
– Де зібрались?
– Та малій черевики на свята купити, – мала вяло продемонстрировала недетскую ножку. Петро одобрительно выпятил губы и покивал головой. Вспомнив что-то смешное, ухмыльнулся и сказанул:
– Як тобі кума новий президент? Чула, яку дурість він казав? Ми тут з Василем…
– А мені Петре, все одно, що він там казав. – неожиданно оскорбилась новоявленная богиня. Тональность и изменившийся взгляд быстренько затер слабоалкогольную улыбку дяденьки.
– Янукович – солідний мужик, кажуть господарник гарний, а та сцикуха Юлька, щось скаче, кричить, – раздражение Гекаты усиливалось.
– Але ж сидів… – Петя пробовал протолкнуть свою мысль про малоумного Януковича. Но ситуация поменялась, вместо коллег по бару, он имел собеседником древнее мифическое существо.
– Хто то бачив? А як й сидів, то що? Сусід мій сидів, пам’ятаєш, ще за Брежнєва, а зараз він хто, га? Митник! Хату триповерхову побудував? Побудував. Дітей влаштував? Влаштував. Що ви мені мозки дурите – злодій! Вони там всі злодії.
– Але ж він за російську мову, – не прекращал попытки сопротивления Петя.
– Я тобі скажу, за руських був порядок, а ці демократи все поваляли, – божество погрузилось в сладостные воспоминания.
– За сов’єтів, пам’ятаю, коли Сихів забудовували, мені виконроб за дві пляшки все подвір’я бетоном залив. А в колгоспі давали паце на вигодовування, пам’ятаєш? Комбікорм мій тягав мішками, тоді грижу собі й заробив. Все було.
– А я тоді на заводі працював, майстром на «Сільмаші». Чотириста рублів отримував, от було.
 
Родственники слились в воспоминаниях. Сияющая картина славного совка озаряла их лица. Маски становились благостными. В бездну воспоминаний о краденом комбикорме, поездок с мешком за хлебом и купленном по блату сервизе Мадонна, что не чета нынешним, канули Янукович и Тимошенко, демократия и централизм. Мечта, сладость покоренных в поклонении хозяину – все это отпечатано на их лицах. Пришло согласие.
 
Рассыпая бисер слов, силлогизмов и аллюзий, мы недоуменно разводим руками – где цвет нации, подразумевая себя, непонятых и непризнанных? Теперь я знаю. Встреченные мною и есть элита. Элита не сегодня, но завтра. А сегодняшние – это они, из прошлого, из рабочих поселков и сел, крепко упирающиеся в землю, не знающие неба. Они не видят его. Элита, что вырождается в третьем поколении, но бессмертная в вызывающем тошноту беге новых масок-лиц. Они строят свою державу, без понимания сути вещей, эстетики власти, меры разумного. Инструмент их – молоток, топор и соха. Знания – зов природы, темнота мифов, вопли лешего и стоны кикимор. История – пошлость пьяных рассказов, домыслы и ложь. Результат работы – наше сегодня.
 
Они выходят! В голове звучат слова Иеговы: «Вот БЕГЕМОТ, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья; это – верх путей Божиих.»