Вот возьмем жабу. Ту, которая ропуха. Пучеглазая, скользкая, рот как чемодан.
 

 
И положим возле нее…Или ее? Или покладем? Разместим, короче, возле изучаемого объекта объекты, представляющие оному пищевой интерес. Живых насекомых насыплем. Чтобы двигались. Жаба ведь как? Она @..ет все, что шевелится. В смысле, жрет все, что шевелится. Хватает она, и ест. Хватает и ест.
 

 
И попадается ей жук бомбардир. А бомбардир, он бомбардир и есть. Выстреливает из брюшка ядовитую, вонючую, взрывающуюся смесь с температурой сто градусов. Уже в чемодане жабячем, во рту, внутри. Очень это жабе не нравится. Выплевывает, если прилип, лапами отшкребает, глазыньки выпучивает. Жук, как правило, отряхивается и двигает дальше. Жесткий он, прочный и живучий. А жаба? Жаба пару минут прочухивается. И жрет дальше. Такая она жаба. Но бомбардиров не трогает. Аж тридцать минут не трогает. Потом благополучно забывает, на осторожность забивает. И опять хватает ходячую бомбу. Наша пісня гарна й нова, ми починаєм її знову. Еще перерыв на полчаса – снова пытается сожрать бомбардира. Кругооборот дебилизма в природе.
 

 
Вот прямо живая иллюстрация московитской империи. Хватает все, что шевелится. Пока не нарвется на крымскую, или японскую войну. Отсидится, чуть восстановит популяцию пушечного мяса. И по новой. И памяти про полученные эпические звиздюлины всего на пару десятков лет хватает.
 
Неисправимы. Невоспитуемы.
 

 
Только уконтрапупить. Чтобы никакой физической возможности разевать пасть – чемодан не было.