После 70 редко пишу в дурдом, потому что здесь брюсовского (и не только подобного ему) «срача» столько, что мама родная… Но не сдержался, прочитав имхо тезки =новосада= о Зое К. Отмечу, что никогда не был пионэром и комсомольцем, а так же членом парти «комунестичегокуда» Почему-то вспомнилось о великой второй войне, а сегодня о новой – неоконченной и нескончаемой. Спасибо =ильичу=, что напомнил о моем имхо, как о прошлогоднем и все-таки решился его повторить.
*****
Футбольные баталии в Харькове в пятидесятых годах, происходившие между улицами или поселками, собирали множество поклонников и фанатов любого возраста. Заброшенное футбольное поле чулочной фабрики на улице Державинской, перпендикулярной улице Плехановской, возле стадиона «Авангард» собирало по воскресеньям множество народу. Все, и стар и млад, жаждали крови. Нет, это не то о чем вы подумали, хотя в этом тоже был некий смысл, потому, что и проигравшие и победители в послематчевых разборках, доказывали на кулаках - кто и как во время этих игр, был неправ. И более всего именно за эти периоды нас, пацанов, и любили наши поклонники и фанаты. Стенка на стенку, в которую втягивались знакомые, друзья и родственники. До разбитых носов, ушей и треснувших бровей. Все мы искали истину взаимоотношений. Самое интересное, что не было ни проигравших, и побежденных, и победителей, а была общая эйфория, снимания со своих плеч какого-то вожделения после войны быть первым. Нет, этого не было. Поколение моего возраста, которым уже после 70, наверняка помнят свои юношеские и, уже достаточно взрослые года. Хотя это все уже далеко в прошлом.
Как лидер нашей Сычевки, молодым я ходил на встречи с лидерами других улиц и поселков, договариваясь о днях и времени встреч и проведениях состязаний. Пацаны меня знали в нашем хулиганском Коминтерновском районе Харькова, уважали и не обижали, хотя я никогда и ничего не боялся, отстаивая свои права и права своих соплеменников, и что в последствии сослужило хорошую службу, войдя в мир взрослых.
В этих футбольных встречах меня всегда просили быть голкипером. Это сейчас слово голкипер означает вратарь, а тогда это было модным словечком, и это был единственный человек, являвшийся последней опорой в матче. При моем высоком росте, физруки наперебой выхватывали меня в свои секции, и благодаря этому, я достиг определенных успехов, получив первые разряды по волейболу, легкой атлетике, велоспорту, стрельбе из мелкашки, и т.д. Наверное, вы помните слова из фильма того времени, «Эй вратарь, готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот. Ты представь, что за тобою, полоса пограничная встает». Поясню вам, почему эти встречи происходили на пустырях, на заброшенных площадках. В городе Харькове после войны, была единственная футбольная команда «Локомотив», представленная в высшей лиге и затем игравшая с противниками пару раз в месяц на стадионе «Авангард». И естественно, на стадион нас не пускали. Там были свои правила и своя пропускная система. Юниоры и ГТО появились в Харькове много позже. Затем этот стадион переименовали в «Металлист». Конечно, были и другие мелкие стадионы, но на этот, родной, нас пацанов не пускали. Остальные дни поклонники футбола проводили на этих заброшенных полях, наших аренах битв гладиаторов юношеского возраста. В чем смысл их посещений? Конечно, это адреналин, которого в те годы не хватало послевоенным ребятам, боящихся родителей и боли, но желавших доказать, что они не хуже соседских пацанов. И, естественно, горячо накричатся, и поболеть за своих. А, между прочим, вам известно какие были в то время мячи? Ха-Ха! Кирза, искусственная кожа, чуть ли не металлическая ткань, остающаяся в мастерских после изготовления сапог для солдат, в виде кусочков, шла на изготовление красавцев мячей. Эти мячи, попадая вам в щеку или в лоб, оставляли выпирающими швами приличные отметины, которые в последующие годы очень медленно стирались с лица. И вечера или ночи, когда разорвавшиеся и лопнувшие мячи мы сшивали, действуя шилом и иглой, пропуская дерюжную нитку в швы, остающиеся в мячах, и вставляли в них вновь склеенные камеры. И эти вновь сшитые рубцы мяча оставляли отметины в памяти и на лице шрамы, как от настоящих гладиаторских битв.
К чему я это? В прошлом году в дурдом я написал свой взгляд на далекое детство, а сегодня, в предверие праздника, (неважно, 7, 8, 9 мая) все-таки решил вас возвратить во вчера. Не осуждайте и вспомните.
*****
Самым большим поклонником наших футбольных поединков был дядя Яша. Нет, не с точки зрения посещений этих встреч. Он их физически посещать не мог, в виду отсутствия ходячих частей тела. Его ноги остались лежать в земле далекого неизвестного германского городка, закопанные с другими частями тел наших солдат, которые по счастливой ошибке Ареса, греческого бога войны, все-таки сумели вернуться в родные пенаты из этого кровавого месива отечественной войны, может быть без рук и ног, но живые, к своим близким и родным. Месторасположение дяди Яши, было напротив моего дома на Сычевке. Он почему-то благоволил ко мне и постоянно, обнимая меня, когда я приседал рядом с ним на корточках, говорил: - сынок я с тобой, дайте этим гадам. Я знаю, я уверен, вы победите, я с вами, помни об этом. За меня. За Родину. За Сталина. Вперед. Не подведи...
Каждый день, начиная с семи утра, он на своей коляске... Нет, не правильно, точнее, на своей подставке с колесиками, встречал очередной, наступающий день. И страшно пил. Да, ему приносили кто водки, кто самогон, а кто покушать, но суть не в этом. Он страдал. Наверное, каждый из нас проходил этот жуткий период, когда моральная боль достает до самого нутра, даже больше чем физическая, и когда невмоготу смотреть на этот суровый мир глазами человека, у которого в душе более ничего не остается, как тихо уйти в мир иной, где ни проблем, ни злопыхателей, а только одно спокойствие и лад. К сожалению, а может быть и к счастью, человек цепляется из последних сил за надежду, что завтра все будет хорошо и все станет на свои места.
Завтра. Завтра. Завтра. И это каждое завтрашное утро, в виде теток с нашей улицы, кланяясь ему, крестясь и вытирая слезы, проходя мимо, говоря, дай тоби боже здоровья. Мужики, проходя мимо него, говорили чуть в сторону, но от души: - спасибо, брат. Но вся улица Сычевки и соседние, Переездная, Полевая и Стрелецкая, ждали выхода на девятое мая, праздник победы над Германией, с утра, этого события. Собирались посмотреть на чудо 9 мая, которое я, как малец, забыть не могу и не хочу. Вспоминаю и плачу.
Человек около полста собиралось на улице, и молча ждали выхода этого человека. Вы понимаете, о чем я говорю? Выхода этого безногого инвалида, артиллериста, цыгана, смешливого, умного и тоскливого парня, потерявшего ноги на этой проклятой войне. Сто метров улицы. Всего сто метров. Обычная стометровка для спортсмена, десять - двенадцать секунд и слава.
И стометровка без славы в течение часа…
Когда я пишу об этом, у меня киснут глаза, и я ничего не вижу. А затем, протерев свои очки, я пытаюсь продолжать. Из ворот дома выходит красавец парень, увешанный орденами и медалями, бывший кавалерист, любивший лошадей, а затем артиллерист, роста где-то под два метра, и без костылей, без поддержки, проходит до конца улицы. Это не надуманный Маресьев. Это история, которая рядом с тобой, и которую можешь пощупать руками и увидеть своим юношеским взором, и которую придумать нельзя. Это наше прошлое, от которого отворачивают свои взоры люди, сегодня наделенные властью, и которым дали жить, хорошо жить, эти реликты истории, и которых, к сожалению, уже нет рядом.
Он возвращается к своей калитке, пройдя всего, каких- то сто метров, где его поджидает жена, бывшая медсестра, спасшая его на поле боя и не отдавшая чертям и шакалам забрать его тело и душу. Она подхватывает это, уже почти невесомое тело на свои маленькие ручки и, отстегивая на ходу страшные и тяжелые, как оковы, протезы, которые падают возле ворот, обагренные кровью его истертых конечностей, несет в дом. Все молчат. Мужики похнюпившись, женщины вытирая слезы.
Я боготворю всех женщин, которые бескорыстно отдают свою душу семье и заботятся о семейном уюте и очаге домашнего счастья. И глядя на маленькую медсестру, уже тогда понимал, какую тяжесть вынесли и выносят на плечах наши милые женщины. Сколько нужно сил и упорства выдерживать на своих хрупких плечиках бесконечный и неподъемный груз бытия. А вечером он снова, черт возьми, цыганская его душа, появляется у палисадника на своей подставке с маленькими колесиками, с перебинтованными обрубками ног, с выступившими сквозь марлю красных цветов пятнами. И улыбается, и поет свои цыганские песни под гитару, и дуновение его души настолько приятны и знакомы, что думаешь, эх, сейчас свернусь в прошлом и развернусь в настоящем, чувствуя, что его желание защитить свою родину ценой собственной жизни не было надуманностью и фальшью. И своей нелогичной и нелепой бедой, все-таки нашло отклик в душах людей его окружающих и жалеющих его от чистого сердца. Это он дал мне толчок для любви к музыке. И хотя это не по теме, он дал мне первые азы игры на гитаре и понимание душевного состояния человека через музыку.
Вся Сычевка сползается вечером к его дому со своими харчами, какие у кого есть, и как дань его жертве за нас, медленно и тихо, сносят ему эти последние, может быть для своей семьи крохи, к этому алтарю мужества и бескорыстия. Громадные слезы, как сосульки свисают из его глаз, и он молчит и толпа молчит, смотрят друг на друга, и на него, а мы, мальцы, стоим в стороне и плачем.
P.S. Мне очень тоскливо было передавать это бумаге. Нет ничего более обидного для нас, сегодняшних, видеть то, что государственный аппарат напрочь забыл о людях, давшим им эту жизнь и позволивших управителям жить сегодня шикарно, но забывшим, кому они за это все должны.
Они уже ушли из нашей жизни. А мне за это стыдно и больно, понимая, что должники, занимающие высокие посты и мягкие кресла высвечиваются и проявляются даже сегодня негативом на пленке истории. И я развожу руками, сжимая кулаки увы, в бессильной ярости... Простите…
Е. Рекушев
