A. Wolff. Les Memoirs, 1828-1831. Paris - New York, 1989, pp. 17-19. Перевод на русский язык С. То.
 
Николай Васильевич никогда не хотел жениться. И Пушкин не хотел, потому что, как я несколько раз писал, у него был очень циничный взгляд на женщин. Он привёл нас в некоторое замешательство, когда мы узнали о его планах обвенчаться завтрашним утром. По его словам, он полюбил её “всем задним проходом” [pardon], и жар страсти его убивал.
Наталья Гончарова. Она приходилась Пушкину пятиюродной сестрой, и за год из пятнадцатилетнего ребёнка она превратилась в прекрасную, милую и стройную красавицу. Пылкий характер Пушкина не дал ему и минуты насладиться невинностью Натальи. Он скоро захотел её в жёны, чтобы развратить до того, как её прелести расцветут для других мужчин.
Я очень хорошо помню день, когда Пушкин, весь возбуждённый до красноты, влетел в предбанник. Без лишних дружеских приветствий, коими мы всегда были увлечены, он разделся догола и вошёл в баню. Я зашёл за ним.
“Я женюсь”.
Гоголь улыбнулся: “Какое интересное известие, любимый друже. И какой девице повезло стать вашей избранницей? Как я себе думал, вы никогда не хотели жениться”.
“Не хотел, Николушка, но она меня полностью развратила. Она раздавила во мне червя. Мой душевный порыв поднялся в небеса, и я хочу её всю и навсегда”.
Николай Васильевич, услышав ответ, с той же непрекословно мягкой улыбкой откинулся на спинку крепкой дубовой лавки. Он пожелал отдаться покою, вытянув свои длинные ноги, и тихо вздохнул. Тогда я ещё не знал, что его мысли были заняты княгиней Белосельской, верной молодой вдовой. Я же чувствовал затруднение, потому что не понимал, что на уме ни у Пушкина, ни у Николая Васильевича. Я робко спросил:
“Позвольте поинтересоваться, как зовут вашу невесту?”
“Натали. Наташенька. У неё русское тело и французская душа”.
“А вы уже и сватов заслали, как полагается?” – посмотрел на него с подозрением Гоголь.
“Да, американца”.
“Неужто вы говорите о графе Толстом? Какой интересный выбор. Ведь он проныра и должен мне карточный долг”.
“Граф Толстой справится со своей ролью лучше других,” – отрезал Пушкин. Тогда я в сердцах и подумал о своём любимом друге: “Дай бог ему счастья и немножко ума”.
“Вулф, давайте возьмём по бутылке шампанского, полуслужанку, она довольно смешная девочка, и Жанетту для Николая”.
Гоголь опешил: “Вы хотите позвать милых дам в мой дом?”
“Что вас смущает? Обещаю, и Вулф может поручиться за меня, что обойдёмся без особого безобразия”.
Но Гоголь решил быть непреклонным: “Мне завтра в церковь, Сашенька. Никак не могу.”
“Николушка, я предлагаю вам не ограничивать наслаждения вечера. Завтра Господь соединит нас с Наташей, и я буду принадлежать только ей. Но сегодня она не принадлежит и мне. Я свободен. А вам Господь всё простит, потому что вы великий писатель.”
Несмотря на намерение веселиться, которое мы все разделяли, Николай Васильевич посмотрел на Пушкина с опаской. Он задумчиво произнёс: “Я позову Софью, нехай принесёт чаю.”
Теперь Пушкин замолчал, углубившись в свои мысли. Он положил свою тонкую руку на чрево, время от времени натирая себя травами движениями от груди до бёдер.
Мне чрезвычайно тяжело видеть страданья женщин, влюблённых в Пушкина. Он вихрь. Он способен очаровать любую женщину любого возраста: от голландской принцессы до неотёсанной мужички. Он обладает женщинами. Они его украшения, которые со временем надоедают, и он складывает их в свою шкатулку. Но казалось, что Натали действительно вызвала у него другие ощущения, и вместо шкатулки, он положил её в свой кожаный мешочек.
“Я тоже думаю о свадьбе, мой дорогой друже,” – Николай Васильевич встал с лавки и подлил воды на вспыхнувший красно-голубой огонь. Температура подошла, как говорится, comme-il-faut, и Пушкин, конечно, захотел mademoiselle.
“Николай, вы любите её гораздо больше, чем вам кажется. А ведь она уже дама бывшая замужем, правда, детей не имевшая. Узнаете от неё и радость, и горе. С вашим нравом вам надо взять молоденькую девочку, быть ей наставником и воспитать в ней такое же чуткое сердце, как вы носите в своей груди”.
“Мой любимый друг,” – отвечал Николай Васильевич, - “Но разве не ради любви люди женятся?”
Пушкин потянулся за берёзовым веником и шлёпнул себя легонько по бедру.
“Люди женятся по разным причинам. От глупости, от вина, из-за денег. Иногда по любви, реже по взаимной”.
“Открою вам свои истинные мотивы,” – поправил свои длинные пряди Николай Васильевич и продолжил, – “Боюсь я встретить одинокою старость…”
“Не думайте о старости! Вы умрёте не своей смертью, Николушка. Либо жена с вас шкуру снимет, либо на дуэле погибните”.
Николай Васильевич захохотал: “Вы всё шутите, Сверчок”.
“Сверчок? Сие имя новое для меня”.
“Неужто вы не знаете, что вас весь Петербург так называет?” Пушкин промолчал в удивлении. Ещё с лицейских лет к нему пристало прозвище Обезьяна, которое он сам очень любил. Сверчком его называл разве что граф Вяземский да Белинский. Пушкин мог и не слышать этого прозвища доселе, так как Белинского он держал на расстоянии и считал чуть менее скучным, чем Гоголя. А Вяземского просто на дух не переносил.
“Так что, Вулф, по б...?”
“Вы знаете, Пушкин, что у меня ещё с прошлого раза все шрамы не сошли. Нынче сколько золотом не осыпай, правды не дождёшься. Даже если готов подкупить её шальными деньгами, всё равно отработать хочет”.
“Да, Вулф. В наше время честность – это удел свободных женщин. Помните Оксану? Она заперлась в своём доме, чтобы я не мог её покувыркать, как привычно. Не хотела меня х... [гонореей] заразить. Какая благочестивость живёт в самой развращённой женщине… Будет ли так верна мне Наташенька?”
Я решил сменить тему разговора: “Дорогой Пушкин, уже темнеет. Дамы не захотят ехать поночи”.
Гоголь перевёл тяжёлый взгляд на меня, и стало совсем неуютно. “Не спятили ли вы, милый Вулф. Мой дом публичен только для писателей, но не для развязных дам. Я согласен на шампанское, но никаких оргий. Надеюсь, я втолковал это предостаточно”.
“Мы поедем ко мне,” – ответил Пушкин. - “Вы составите мне компанию, дорогой Вулф”. Я только кивнул и ждал ответа Николая Васильевича. Но вместо споров он лёг на живот и потянулся на лавке. Пушкин подскочил, схватился за банный веник и махнул рукой в воздухе.
“Что же, попаримся на славу, граждане аристократы”. – И тут Пушкин замахнулся, как черкес шашкой. Он хлестнул по спине Николая Васильевича раз, второй. Тот тихо замычал. Пушкин ударил его ещё сильнее. Разгорячённый, он начал махать веником и бить по шее, по пяткам, даже по голове. Спина Николая Васильевича вмиг стала красной и посечённой.
Пушкин проворчал: “Что же вы сидите, Вулф. Берите свой веник и давайте сделаем маленькую милость Николушке. Вы же знаете, как он любит банные нежности.” Эти слова разбудили во мне какое-то нездоровое желание отлупить его.
Не для себя я хотел грешных услад, а для своего верного друга Пушкина, который завтра собирался навеки обуздать своё желание. Но Николай Васильевич был непреклонен. И мы лупили его в две руки. Я и сам разгорячился не на шутку, как будто кто-то лупил меня в ответ по моему бархатному лицу. Наконец-то на спине Николая Васильевича не осталось даже полосочки белого. Трудно было сказать, нравится ли ему это. Я попытался посмотреть на его лицо, но увидел только длинный нос и поджатые губы. Без слов Пушкин остановил моё движение, потом крепко ударил Гоголя по ягодицам и перевёл взгляд на меня. В полном молчании он сел на лавку и, казалось, о чём-то долго думал. Он показал мне на дверь, и мы вышли в предбанник.
“Оставайтесь с Николаем, Вулф. Он сейчас заснёт, а потом напоите его шампанским. Встретимся завтра у церкви. Возьмите букет красных роз и белого вина. Всего хорошего.” Мы нежно обнялись и простились. Он ушёл, и я до того растрогался, что слёзы проступили на моих глазах.
На следующее утро, как штык, я стоял на условленном месте, перепуганный и возбуждённый. Позже всего Петербурга я узнал, что свадьбы Гончаровой и Пушкина в тот день не будет и быть не могло.