С Новым Годом вас. Желаю всего наилучшего. Мы победим и все будет хорошо. Слава Украине. Своим дорогим читателям я хочу представить художественный рассказ о событиях на Майдане.
 
Часть 1.
 
Полетело…засланное черным полотном небо озарила маленькая горящая точка, броско взмахнувшая огненным хвостом, и, застывшая на мгновение в воздухе, стремглав упала вниз. Языки пламени облизнули мелькавшие впереди фигурки. Секунда, две, языки заплясали активнее, превратившись в огненные покрывала, укутывавшие человеческие тела, которые скакали на склонах пепельно-серого парка и спускались вниз к баррикадам -  огромным конструкциям, представляющие собой ряды наполненных снегом мешков и хаотично сложенных декораций из металла, резины, пластика и дерева. Напоследок их заливали обильным количеством воды, придающей ледяную крепость и скользкость. Нередко на них можно было увидеть разнообразные надписи. Конструкции служили барьером между двумя противоборствующими силами, напоминающие в своих сражениях накаты волн, состоящие из тщетных и удачных попыток, из геройских и не очень поступков, из побед и поражений.  
  Баррикады окружали «сердце» одной из противоборствующих сторон - Майдан. Он являлся отдельным небольшим государством со всеми ему атрибутами. Благодаря людям он смог открыть глаза и увидеть свет, поселить пришедших на главной площади большого города. Люди схватились за него, как за центр некой свободы, где можно плюнуть в рожу абсурдному существованию. Ведь оно растворяет в пейзажах окружающего мира человека, заставляет потерять свое «я». Жильцы Майдана одной волной, остроконечным потоком решили менять, рушить, ввергать в хаос и создавать новое.
Майдан был наполнен звуками жизненной суеты. Его согревали многотысячные человеческие тела и костры, потом охлаждали снега и воющие ветра. На нем часто встречали с улыбкой, угощали едой, общались на разнообразные темы и приветствовали анекдотом. Сквозь палатки выглядывали разрумяненные щеки счастливых лиц. Это была территория подконтрольная никому и всем одновременно. Она не требовала визового допуска, проход в нее и право поселения получал каждый. В ней отсутствовали налоги, но присутствовала взаимопомощь. Денежные отношения часто заменялись бартером, а договора – честным словом. Даже не верилось, что люди на него когда-то станут способны.
  Здесь приютились все: экипированные в самодельные кованые или хоккейные латы, с головами, защищенными дуршлагами и кастрюлями, вооруженные деревянными щитами, палками или арматурами воины, владеющие «пьяной» техникой боя Чой Ли Фут полуголые монахи в поддельных китайских спортивных штанах, реакционеры с закрытыми лицами, запорожские казаки с чубатыми головами, простые рабочие и офисные служащие в оранжевых касках и строительных перчатках, убранные в дорогие костюмы бизнесмены, очкастые студентов и волосатые хиппи, интеллигентные писатели и режиссеры, укрытые пестрыми курточками девушки и женщины в погрызанных молью шубах, блаженные разных мастей и национальностей. На сцене с помощью сильнейших динамиков веселили людей скоморохи и музыканты, возвещали главные новости депутаты и их прислужники, рассказывали о своих подвигах доблестные герои. Словно попал в фантастический средневековый роман, в некий сумасшедший мир, где технологии граничат с дубинкой в руке, где возле огромных мониторов разжигаются костры и строятся катапульты.
  Дым от горящих шин заслонял глаза и наполнял легкие горьким металлическим привкусом. Пот стекал по спине противным холодным ручейком. Одежда пропитывалась парами бензина и оставляла во время стирки многочисленные радужные пятна на поверхности воды. Крик толпы пролетел в воздухе, взобрался на крышу дома и мелко рассыпался на осколки над головами с противоположной стороны баррикад. Улицы превращались в стуженое болото. Ноги неприятно чавкали, и черный снег оставался  подтаявшими хлопьями на грязных ботинках. Потом исчезал насовсем, согретый в теплый помещениях. Образовавшиеся лужицы, казалось, вобрали в себя злые возгласы, всю ненависть и отчаяние, страх и горечь, очистили тело и мысли и ушли прочь, подальше от людей.
– Тряпки, бензин…поджигай…коридор.., – крики слышались все чаще и чаще. Подходили новые небезразличные. Их глаза блестели в предвкушении победы и перемен. Разве требовалось что-то еще? Хватило бы просто собрать весь этот блеск в один фонарь, чтобы можно было источать яркий и приятно согревающий свет миллионы и миллионы лет.
  Ты стараешься не поскользнуться и упасть, пробираешься, тяжело дыша, сквозь стоящих поодаль боевых действий людей. Всматриваешься в почерневшую от дыма шин витрину. Твое лицо покрыто сажей, испещрено мелкими ранами. Ты растрепанный, твоя одежда превратилась в лохмотья. Медицинская маска, покрывающая лицо, влажная от снега. Глаза покраснели и больно пекут. Но ты улыбаешься, ведь все хорошо. Ты сыт и одет. Довольно таки не глуп и целеустремленный. Ты чешешь сломанным ногтем нос, бежишь вперед – в гущу событий. В голове мелькают вопросы. Что меня подвигло выйти? Может быть я адреналиновый наркоман? А может быть офисный сотрудник, ищущий реализации для самого себя? Стараюсь доказать, что я нечто большее? Какой год я уже находился в информационной изоляции, и вот, прекрасная возможность нарастить на себя новостную коросту. И переживания, переживания.
С каждым днем оставаться дома становится тяжелее. Понимаешь, что могут придти и забрать, засунуть в клетку, будут бить и надругаются. Станут переживать близкие друзья и родные. Но нет, надо, надо участвовать в решительных, исторических, действительно решающих и безумно романтических опасных событиях. И не поймешь – то ли жертвенность, то ли эгоизм. И что из этого хуже? Мне кажется, что я умею хорошо чувствовать социум. Я стараюсь приблизиться к нему, ощущаю безопасность, некую форму родственности – и поэтому стремглав прибегаю на клич народа, даже в самую ужасную непогоду. Я чувствую в нем кипящий бульон, приготовленный из единомышленников и возможных друзей. Самое странное даже не это чувство, а то что оно возможно у меня – столько времени скрежетать со злости, живя с этими людьми в одной стране, ненавидеть их. А тут раз – и даже какое-то уважение проснулось. Но ненависть, как энергия, согласно законам термодинамики никуда не пропадает, она просто переходит в другое состояние – народного гнева.
  И поэтому я беру камень и кидаю. В этих грязных борцах за угнетение человека. Со всей обидой, со всем негодованием, со всем тем терпением издевательств большого над малым, старшего над младшим, сильного над слабым, над обычным человеком, над людьми с потерянными шансами на нормальное существование.
 
Часть 2. Антон
 
  Камень прилетел прямиком в закрытое забрало. Толчок несильный, но почувствовать можно. Хочется домой. Как мне все это надоело. Что я здесь делаю? Ужасно холодно и голодно. Памперсы примерзают к ногам и дырявые перчатки не позволяют согреть руки. Еще и насморк этот. Апччххи. В уши давит бесконечный шум – БАМ, БАМ, БАМ. Каждый день по много и много часов. Этот шум не отпускает и не останавливается. Он врезается тебе в мозг, оставляет свои семена, которые прорастают каждую ночь. Сил становится все меньше. Что я здесь делаю? Приказ...да, да приказ есть приказ. Почему нельзя было пойти производить картон или на крайняк на молокозавод в родном Обухове. Послушал родных – пошел в милицию. Говорили, человеком стану, уважать будут, можно будет кое-где украсть, кое-где заработать. Но не жизнью ведь рисковать. Может сдаться пойти перед народом, говорят, не тронут, простят. Но мужики из «Беркута» такое рассказывали, особенно Подполковник. Он как скажет, так сразу коленки трясутся, и сердце щемит неприятно. Говорит, посадят на наркотики, изобьют, а потом несколько недель голым на холоде продержат. Надо терпеть, надеюсь, все закончится, и сразу домой, к Оксане. С деньжатами заработанными.
Оксана с пацанами меня провожала перед поездкой в Киев. Выпили тогда много, приблизительно 4 литра на шестерых. Разлили на заднем дворе нашей старой школы, сидя на сломанных деревянных лавочках. Там сквозь планки постоянно проваливалась колбаса. Всех это безумно злило. Вспоминали яркие и смешные школьные моменты. Петя тогда гитару взял, играл «Машину Времени». После третьей бутылки я уже сидел, стараясь не прогнуться под изменчивый мир. Я уж не мог пить, а они вливали и вливали в горло противную водку, заставляли морщиться. Перед моими глазами мельтешила изрядно выпившая Оксана, стреляя глазками в моих друзей, обнималась с Петей, шептала на ухо музыкальные просьбы, потом скакала ко мне, садилась на колени, целовала пахнущим семечками ртом и уходила дальше подпевать Пете и пить, пить, пить. Вскоре все начали расходиться по домам, я распрощался, обнялся, услышал напоследок, что все будут ждать моего возвращения и, обхватил руками талию Оксанку, пошел, шатаясь, домой. Мы решили еще немного прогуляться, и направились в городской парк, где мы сидели на лавочке, прижимались друг к другу, издевались над проходящими мимо бомжами и алкоголиками, ненавидели всех людей сразу, кривляли мамаш и их детей, разговаривали с местными дурачками. Потом она потащила меня домой, сказав, что хочет уже спать. Возле подъезда ее стошнило, выглядела она крайне вяло и непривлекательно. Мы подняли свои пьяные тела наверх, старались не скатиться по дороге вниз через многоступенчатый лестничный пролет. Попасть в замочную скважину оказалось очень тяжело, тело отказывалось выполнять команду. Решив непростую задачу, мы ввалились в пахнущий жареной картошкой коридор. Проскользнули в мою комнату, старались вести себя как можно тише и не разбудить родителей. Я завалился в пропахшей сигаретами одежде на застеленную кровать. На остальное не хватило сил. Оксана легла рядом со мной в заляпанной блевотой белой кофточке и сказала, что безумно хочет курить, а поскольку сигарет больше не осталось, она сбегает в ближайший ночник под домом. Поднялась и ушла обратно в направлении входной двери. Провалился я в сон достаточно быстро. Спал крепко, ничего не приснилось. Утром я не заметил рядом с собой Оксану. Решил посмотреть который час на мобильном и увидел от нее сообщение. Как оказалось, она отправилась домой, решив не шуметь и не беспокоить меня. Позже, уже перед самим отъездом, я услышал от знакомых, что Оксана ушла к Пете, который ждал ее под подъездом. Об этом рассказал им сам Петя. Я не поверил и не верю до сих пор. Разве могут обманывать друзья?
И сейчас, стоя возле собратьев в плотном строю, наблюдаю проявление агрессии к себе от протестующих. Когда чувствую страх и беспокойство, вспоминаю свою стройную блондинку невысокого роста. У нее красивые большие глаза. Смешные кудряшки, легкий пушок белых усиков. Она имеет мягкие мочки ушек, полные губки и пышную грудь. А еще со мной недавно произошли странные события. Товарищ подполковник пригласил к нам священника Авдифакс из УПЦ МК, чтобы он провел занятия по патриотизму и солидаризму. И произошло вот что…
 
Часть 3. Причастие отца Авдифакса.
 
В тот день мы стояли в коридорах Кабинета Министров. Разговаривали, курили сигареты, травили басни разные. Вдруг в коридор вышел Подполковник и громким голосом объявил:
– Малые, блеать, вы, блеать, живете по принципу двух «п» – пизда и плюшки, и это единственные ваши ценности. Поэтому будем вас перепрошивать, прошу всех пройти в конференц-зал, построиться в ряд и приблизиться к сцене.
Я послушно направился вместе с сослуживцами в убранный зал заседаний. Теплое помещение излучало мягкий кремовый свет. Многие стулья были перенесены на второй этаж, где обедали и общались между собой бойцы «Беркута». Наблюдая за наполняющимся залом с высоты, они все меньше перешептывались и начинали заинтересованно наблюдать за вошедшими бойцами. Некоторые беркутовцы хихикали. Все это напоминало какой-то странный эксперимент, что в некотором роде оказалось правдой. Запах в зале заседаний был затхлым, с примесями пота и рыбных консерв. Было видно, что несколько штор оборвали и теперь они одиноко лежали на земле, изрядно истоптанные берцами. При входе в зал заседаний с правой стороны стены похрапывали на разложенных спальных мешках уставшие бойцы спецподразделения. Это считалось привилегированным местом для тех, кто «повидал жизнь», а для нас молодых – то есть тех, кто только жил по принципу двух «п» – было отведено место в коридорах. В углу помещения, недалеко от сцены, были свалены в одну большую кучу спальные мешки, прислоненные к стене помповые ружья с упаковками патронов для них, рядом разместились два ящика со светошумовыми гранатами и небрежная пирамида грязных, обгоревших и поцарапанных металлических щитов.
– Авдифа, лови юнцов, – крикнул подполковник стоящему на сцене священнику. Служитель церкви кивнул головой и пригласил нас жестом пройти к сцене. Было малопонятно, как церковная процедура, которую большинство товарищей помнят еще с детства от своих бабушек, так благосклонных к всевозможным таинствам, может поднять и воспитать патриотический дух, способный направить на борьбу с майдановцами. Стоящие в очереди желали протолкнуться вперед, совершить необходимые телодвижения и поскорее пойти ужинать паровыми котлетами и кашей. Ведь в тот день давали двойную порцию, к тому же большинство валилось с ног от долгого стояния на холоде.
– По одному, по одному, мальчики, – тихим голосом предлагал поп соблюдать дисциплину. – Постройтесь ровненько, я сейчас вернусь, – развернулся и спрятался за кулисами сцены.
– Да что б его..., – ворчал впереди меня стоящий Коля, ему явно не нравилась вся эта процессия. – Почему киевский гарнизон? Харьков сейчас котлеты наяривает, а мы стояли с блядскими щитами пол дня, на ногах еле держимся, так и тут в очереди в писюн свистим.  
К тому времени, как священник вернулся на сцену с блестящей чашей, наполненной вином и особенным, по словам Подполковника, ингредиентом, внутри которой плавали хлебные мякиши, все успели построиться в ровную цепочку один за другим. Первые бойцы направились на сцену. Прошедший несколько шагов Кеша – молодой высокорослый жилистый парень лет двадцати – легко ступил на помост и приблизился к чаше. Авдифакс поднес конец епитрахили златого шитья к подбородку бойца. Выловил длинной серебряной ложечкой небольшой красный мякиш и направил ко рту причащающегося, прошептавши: «Примите, ядите, сие есть познание Божье». Подождав пока боец проглотит хлебец, священник бережно вытер рот епитрахилей и пригласил к себе следующего. Кеша спокойно спустился с обратного конца помоста и направился присесть за круглый стол. Возле противоположного конца сцены находились двое дебелых беркутов. Их фигуры напоминали ровный квадрат, а глаза не выражали никаких эмоций. Казалось, что эти люди не способны любить и вообще что-либо чувствовать. Абсолютные машины. Абсолютный ноль души.
Кеша прошел мимо квадратных машин, подмигнув им и улыбнувшись. По сравнению с Кешей, бойцы не располагали таким хорошим настроением. Что-то странное начало происходить с Иннокентием. Он застыл на месте, все его тело начала пробирать мелкая дрожь, глаза бешено выпячивались из глазниц, дыхание стало тяжелым и прерывчатым. Ему стало ужасно плохо. Кеша начал покрываться потной росой и нести несуразный бред: «Что мнос происдитох? Ебтать. Что мсон прои...» Было видно, что его ноги стали ватными и тело оползало вниз. Еще секунда и он теряет сознание. Два офицера спецподразделения быстро подхватывают его под руки и тащат в сторону, туда, где уже разложены иссиня-черные спальные мешки. Обвисшее тело без сопротивления укладывается на мягкую поверхность, содрогаясь в коротких конвульсиях.
– Следующий! – кричит Подполковник, – быстрее давайте! В глазах сослуживцев виден страх, непонимание происходящего заставляет их пятиться назад, их движения становятся кроткими. Но от приказа никуда не денешься, надо идти.
– Примите, ядите, сие есть восприятие Божье.
– Примите, ядите, сие есть видение Божье.
– Примите, ядите, сие есть изучение Божье.
Друг за другом каждый принимает мякиш, падает в обморок, и его укладывают к ровному штабелю уже лежащих солдат.
– Товарищ подполковник, ну зачем это? Я ж некрещеный, да и вообще страшновато как-то, – Коля старался понемногу выйти из колонны, чтобы испытать судьбу и убежать прочь из зала, будь, что будет, и пропади оно пропадом. Заметив маневры Коли, Подполковник схватил его за подбородок, ловким движением обвил крепкой рукой вокруг шеи, взяв тем самым в прочные тиски, и, наклонив лицом в пол с неимоверной злобой в лице, потянул к сцене, обходя стоящих впереди бойцов. Коля был тучной дубиной по сравнению со всеми, но он не мог оказывать хотя бы малейшее сопротивление не менее громадному Подполковнику, который, казалось, мог запросто сломать его шею, вложив в руки еще немного силы. Лицо Николая покраснело, пенистые слюни вырывались изо рта с обрывками фраз, глаза выражали неподдельный испуг. Затащив тело бойца на сцену и поставив на колени перед священником, одной рукой Подполковник зажал ему нос, а второй насильно открыл рот. Авдифакс вложил двойную порцию красного мякиша, выбирая при этом куски побольше, и промолвил: «Вот так, вот так...молодец...тшш…тшш…Примите, ядите, сие есть усмирение Божье. Надо для поднятия морали и боевого духа». Священник тихо вымолвил слова и приказал Подполковнику отпустить Колин подбородок и нос. Освободившись от тисков, Коля моментально начал опадать, ноги задребезжали, лицо переливалось с зеленого в белый цвет. Его тело также легко подхватили под руки и понесли к остальным лежавшим. Больше никто не смел перечить и послушно двигался вперед.
  Настала моя очередь. Поднявшись на сцену, я старался как можно меньше выражать свой страх, пряча дрожащие руки в карманах куртки. Не хотелось давать им повод для мысленных издевательств надо мной. Я вытерплю любые испытания, пускай пичкают меня различными препаратами. Открыв рот, послушно принял и прожевал мякиш, проглотил его, почувствовав горьковатый вкусовой след, тянувшийся от гортани к желудку. В первые секунды ничего не чувствовалось. Но стоило только пошевелиться, как тело охватила тяжесть, заставляющая волочить ноги, мысли стали мутными, голоса длинным эхом крутились в голове, причем повторялись не только слова целиком, но и отдельные буквы, создавая раздражающий шум: – Даваавай, дававаай, дааававай, дааавай поммоомгу. Я ничего не чувствовал – ни пола, ни хватавших меня людей, ни своего тела. Все растворялось, распадалось внутри на мельчайшие детали. Голова стала абсолютно пустой; да что там пустой, казалось, будто она исчезла вообще. Оставалось только понемногу гаснущее сознание. Меня положили на спальный мешок, и я окунулся в темноту.
 
Часть 4. Юрий Гагарин
 
  Когда я очнулся, я так же не чувствовал своего тела, но происходило что-то чрезвычайно  странное. Я видел многочисленные события, разбитые на отдельные кадры и закрученные в необычайную по своей форме спираль. Все прецеденты, произошедшие за последние несколько зимних месяцев, проносились передо мной, словно я находился в быстродвижущейся центрифуге, которая крутила меня в огромном кинозале. Я рассматривал новостные фотографии и видеозаписи, слушал шум, состоящий из людских голосов. Где-то в хвосте информационной спирали находилось прекрасное белое сияние, в котором чувствовалось освобождение от мучительных американских горок. Но существовала одна проблема – чем дольше я путешествовал сквозь спираль (хотя восприятие времени казалось чисто субъективным), тем дальше от меня уходило сияние. Понимание попадания в него пришло внезапно и оказалось довольно легким – надо было просто направить свое зрение в центр светового потока и отказаться воспринимать все, что находится на периферии. И только следовало это сделать, как взгляд моментально приблизился к свету, я окунулся в него с головой, он обволакивал меня своим теплом и белизной, и я опять потерял сознание. Очнулся я так же быстро, как и потерял сознание до этого. Оказался я в прохладном сыром помещении. Тело немного морозило, то ли от холода помещения, то ли от пережитых ощущений. Почувствовав земную твердь, я начал мучаться от тошноты. Зрение не смогло окончательно восстановиться, и все казалось мутным серым туманом, где иногда проглядывались отдельные желтые, коричневые, красные и бордовые пятна, которые были предметами, располагавшимися в помещении. В воздухе витал запах ладана и воска. Церковь, я нахожусь в церкви, – первое, что мелькнуло в голове, и я не ошибся.
  Помещение было небольшим и являлось алтарной частью храма. Антон начал распознавать белый оштукатуренный камень стен, припрятанных сумраком  и иногда выглядывающих в разноцветном свете, исходящем от залитых свинцом витражей. Посредине помещения стоял церковный престол. Немного далее престола, в передней части размещался трон, приставленный к перемычке изогнутых на внешнюю сторону стен. Задняя часть помещения была закрыта внутренней стороной иконостаса, над вратами которого располагался один единственный триптих больших размеров. Центральная картина изображала необычный лик Христа. Иисус был усатым, имел густые брови, строгий, пробирающий до костей, холодный взгляд, и всем своим лицом, особенно носом, напоминал грузина. Борода отсутствовала, но волосы были все такие же длинные, может быть, лучше ухоженные. Одет Иисус был в белый китель, поверх которого красовалось украшенное золотой вышивкой крестов и звезд церковное облачение. Слева от Иисуса находился восседавший на коне Георгий Победоносец. Он был облачен в комбинированное шерстяное плащ-пальто болотного цвета, такого же цвета брюки, заправленные в черные краги из свиной кожи, отполированные до блеска ботинки (художник особенно постарался передать серебряные блики) и красно-синюю фуражку с детализированной звездой по центру.
  На левом плече плащ-пальто была изображена нашивка с мечом на фоне багряных полос восходящего солнца, завязанной вокруг его острия красной лентой с надписью НКВД и положенным поверх лезвия желтым серпом и молотом. Ниже герба на рукаве размещались три треугольника, направленные вершинами в общий центр. Особое внимание привлекала конская упряжь, каждый элемент которой имел свой характерный цвет. Седло было желто-синим, в то время как на поводьях размещались тонкие линии белого, синего и красного цветов. Одетая на голову узда была раскрашена в цвета ставшей популярной на военных праздниках георгиевской ленты. Закрепленная на блестящую пряжку подпруга отличалась красно-зеленым цветом, а одетая на заднюю часть лошади шлея – голубым с изображением солнца и парящего под ним беркута.
  В отличие от предыдущей картины, лицо Георгия Победоносца не было изменено и напоминало изображение на старых церковных иконах. Вместо копья он держал взведенный наган, нацеленный в лицо корчащегося на земле змия, одетого в карикатурный американский котелок, часто изображавшийся  на головах президентов США при изготовлении пропагандистских плакатов.
Оставалась еще одна картина, дополнявшая весь этот сюрреалистический кошмар. Она вселяла благоговейный ужас. На ней показался человек с головой пса. Так представляли Святого Христофора, что доказывало связь христианства с некоторыми языческими культами. Например, похожие изображения можно найти у древних египтян – бога Анубиса, и у славян – бога Велеса. Все они были покровителями загробного мира. Над головой создания красовалась исполненная ороговевшими формами букв надпись –Trismegistus, что переводилось как Триждывеличайший. Данный текст только подтверждал слова о совокупности образов. Ходили легенды, что святой Христофор родился в племени киноцефалов – племени людей с собачьими головами. Современники Христофора говаривали, что он славился своим людоедством. Одет монстр был в типичный для нынешнего бизнес-класса черный костюм с белой рубашкой и красным галстуком. Глаза пса были немного прижмуренными, рот представлял собой соединенные в тонкую линию губы. Стоял киноцефал на сложенной из угля и древесных опилок горе, у подножия которой, словно черви, извивались человеческие тела. Абсолютно голые и дряхлые. Лица устремлялись вверх, к ватным катышам черных туч, их стремления сопровождали поднятые руки. Рты искажались в разнообразные формы страданий. Все эти мясные создания купались в черной густой жиже.
  Насмотревшись на дивные изображения, Антон решил проверить, открыты ли ворота. Ручек не замечалось, поэтому он решил налечь на них всей своей массой. К сожалению, попытка не удалась. Он оказался взаперти. К ощущению непонимания происходящего добавились панические приступы клаустрофобии. Надо было брать себя в руки. Антон решил сосредоточить свой взгляд на поисках выхода. Выискать отчетливо видимый выход оказалось не возможным. Было решено искать возможные подсказки через помещенные в окружающее пространство предметы.
  Престол представлял собой массивный гранитный стол, обшитый красной байковой тканью, на котором лежал отполированный бронзовый крест с прикрепленными в нижней части пшеничными колосьями. Рядом с крестом располагался антиминс, изображающий целующегося Брежнева и Хонеккера, которым тряс своим кулаком разозленный гей-пропагандой Хрущев. Возле антиминса находилась массивная книга в твердом переплете. Антон наклонился и рассмотрел надпись позолоченными буквами: «Евангелие от Маркса». Книга была открыта наугад. Бумага пахла стариной и имела достаточно хрупкий вид. Антон прочитал первую строку страницы, выведенную аккуратным шрифтом: «Се от Господа можно рассмотреть строение капитала многочисленными индивидуумами, и се есть диво в очах наших». Бред, – подумал Антон и закрыл увесистую рукопись.
– Здравствуй, Антон, – послышался голос за спиной. Антон резко развернулся и увидел яркое белесо-желтое свечение, рефлекторно прикрыв глаза рукой. Ореол стал постепенно стихать, и он смог различить сидящего на троне человека в оранжевом скафандре с покрытой белой пеленой шлемом. Руки в больших оранжевых перчатках размещались на подлокотниках трона, а одетые в высокие черные сапоги с высокой шнуровкой ноги уверено упирались в каменный пол храма. Антон не почувствовал испуг, наоборот в нем появилась заинтересованность неизвестным космонавтом и даже какое-то уважение. Туман в шлеме начинал рассеиваться, и Антону показалось привлекательное молодое лицо с абсолютно ровными и белоснежными зубами. Глаза светились добротой, но в них просматривалась необычайная сила и уверенность в себе, стремление к лидерству и победе. Антон смог узнать мужчину – это был первый человек в открытом космосе – Юрий Гагарин. Именно его он так часто видел в школьных учебниках. Именно о нем с гордостью рассказывала учительница Людмила Викторовна, которая считала его лучшим представителем вида Homo Soveticus.
– Тебе страшно, друг мой, тебе непонятно, я чувствую это. И поэтому меня призвали рассказать тебе о твоем пути и предназначении. Слушай и вникай. Что бы тебе ни говорили и какие бы мысли ни заполняли твою голову, тебя будет всегда манить зло. Оно словно конфета, завернутая в яркий фантик, но наполненная первоклассным слабительным, способным заставить просраться на многие годы. В противовес ему становится добро. Многие думают, что добро должно быть без кулаков, но это не так. Ударили в левую щеку, подставь правую – рассказывал людям еврейский мудрец-революционер – и был не прав. Удар в левую щеку запускает цепную реакцию, превращающую удары в долгосрочные процедуры. Ответ на удар должен быть незамедлительным, моментальным и точным, десяти-, а то и больше, кратно усиленным. На Украине первый тумак пытается нанести агрессивный западный мир с помощью помутненного сознания фашиствующих молодчиков, против которых, зажав трясущимися от страха и холода руками карабин, запрограммированные исходным державным кодом, взявшие всю свою силу в руки, устремленные к победе, не разбитые и не покоренные, воевали наши деды.  
–Так ведь, воевали? – голос Гагарина стал строже и усилился. Его немного поднятые уголки бровей превратились в черную галочку, обрамленную напряженными мышцами лица.
– Угу, – нерешительно ответил Антон.
– Запад, – продолжил Гагарин, – заменяет семейные идеалы свободными отношениями, ввергая людей в грех прелюбодеяния. Понятие «любовь» извратилось, разрушилось, распалось, потеряло основной процесс и основную задачу – продолжение рода. Постмодернизм ударил в головы европейцев, доведя их до антисанитарного сумасшествия. Писсуар заменил Шишкина. Мишкам остается только плакать, сидя в грязном туалете городских окраин, с лезвием у запястья. Мишка будет всматриваться в безграмотные черные кривульки. Слезы будут течь, и думать он будет о бывшем величии русского языка. И сосновый бор превратится в ультрасовременный торговый центр, где, наполненные солнцем поляны остались далеко за его пределами. Водка больше сердечко не согреет, и огурчиков чистеньких с грядочек не соберешь. Пропал мишка, хоть бери и вскрывайся. До этого мишку довел каждый, кто выбирал ценности либеральные, вместо государственных. До этого мишку троцкисты проклятые доводили, а кто ж знал – вроде бы свои ребята. Взгляни на всех этих людей, – Гагарин указал рукой на иконостас позади Антона. Он теперь был развернут лицевой стороной к нему. Это была двухъярусная конструкция, которая упорядоченно размещала червчатого цвета рамки икон, увенчанные золотистыми ризами.
Каждый ярус иконостаса представлял собой собрание самых различных представителей истории советского и царского периодов – там были и холодный Ежов, и простонародный Кальченко, и смешной Хрущев, и неоднородный Горбачев, и умный Молотов, и хитроглазый Шелест, и  белобрысый Розумовский, и пышногрудая Екатерина, и Столыпин с усами смешными, и Николай Второй, в народе Кровавый.
– Все эти люди в тот или иной период соединили судьбу Украины с Россией, – продолжал Юрий, – дружным строем принимали чужое, своего не забывали и другим пример показывали. Давали отпор многочисленным оккупантам, негодяям и предателям. Построили прочное заграждение от проклятых халдов, желающих разъединения и междоусобицы двух братьев. Вдруг все рухнуло, пало и рассыпалось на мелкие осколки у ног плачущих стражников государственности, епитимия настигла разделенных птенцов двуглавого орла. Горе нам, горе. Ныне, Украина переживает каждый свой климактерический год независимости в жерле политических и экономических кризисов. Но находились те, кто ставил щит западной чуме. Теперь ты стал одним из них. Останови, Антон, беду, просочившуюся на земли русские. Смотри, – Гагарин взмахнул перчаткой, и перед Юрой повис в воздухе прозрачный шар. В нем открывались взору ужасные картины почерневших, полуразваленных домов. Они были сожжены людьми в черных одеяниях с реющими позади полами плащей. Их лица были закрыты черными повязками и хирургическими масками. В их руках содрогался, выплевывая пламя, изогнутый хобот огнемета. Вокруг красовались красно-черные флаги, тысячи худощавых чубатых голов маршировали под удары по жестяным бочкам, трубам и каскам. Впереди колонны, среди ужасающего гула шел он – Яродмир, глава «Правого Спектра», повязки с цветами и символикой которого красовались на руках каждого бойца. За их спинами виднелись пламенные жерла, окутывающие почерневшие силуэты некогда большого поселения. Яродмир сверкал полными ненавистью глазами, лицо его было строгим и небритым, изо рта пахло салом и черным чаем. Весь его вид выражал верховенство – черный китель с красным кантом на воротнике застегнутый на блестящие серебряные пуговицы, на груди висели желто-синий аксельбант и украшенная посиневшими тленными языками красная портупея с прикрепленным к ней кинжалом в кожаных ножнах, на плечах находились желтые эполеты, ноги укрывались черными брюками, упрятанными в утепленные ботфорты, голову защищал пикельхельм с блестящим трезубом, шею овивало ожерелье из нанизанных глаз. Люди мятежно бежали из поселка, по которому маршировали каратели. Кто смог, тот садился и уезжал на автомобиле. Многих пойманных детей и женщин забирали в специальные транспортные машины, а мужчин моментально расстреливали. Яродмир заметил прячущегося в кустах журналиста AlKafir. Он был одет в облегченный бронежилет с приставшими листочками, лицо покрывала болотно-зеленая камуфляжная раскраска. Приблизившись к журналисту, Яродмир покопался в глубоких брючных карманах и протянул на вытянутой руке белые шарики с зияющими в них отверстиями.
– На, передай своим правителям и скажи – так будет с каждым, – Яродмир положил шарики в трясущуюся ладонь журналиста.
– Это устрицы? – в недоумении спросил журналист.
– Какие к черту устрицы в шахтерском регионе! – с недоумением воскликнул Яродмир. – Нет, – продолжил он спокойно и с улыбкой, – это русские глаза, дар моих светлых бандеровцев. Ступил Яродмир дальше и почуял дух, влекущий из дома полуразрушенного.
Дорога вокруг дома была покрыта ухабами, словно сердца страдающего русскоговорящего населения. Яродмир зашел внутрь здания, огляделся и принюхался. Пол в гостиной был засыпан пеплом и хрустящими под ногами стеклянными осколками, огромная деревянная подпора крыши лежала посреди комнаты, завалив собой диван и разбив телевизор и журнальный столик. Но взгляд Яродмира остановился на дальней двери гостиной, болтавшейся на одной петле. Генералиссимус «Правого Спектра» медленно направился к двери, переступая поломанную подпорку. Окончательно отломав дверь, Яродмир вошел в прохладную комнату, на полу которой валялись футбольный мяч, разноцветные детали конструкторов, большая коллекция пластмассовых солдатиков. Рядом с ними разложились учебники и тетради, деревянные и стеклянные осколки, треснувший монитор, небольшие куски сломанного стола, а также пара роликов, пластмассовые остатки уничтоженного стула и разорванные семейные фотографии. К стене крепились канцелярскими кнопками бумажки: «Кагдата били лицари. На них напали монстри и нло. Лицари взяли шпаги и проткнули дракону живот. Дракон умер. Нло напали на 5 лицарей и начали битца клешной. Лицари убили нло и взорвали всю станцию монстров». Яродмир не промахнулся. Он ясно почуял запах русскоговорящего ребенка. Запах источался из-под кровати. Разорванный грязный матрас, пробитое реечное днище и скошенный на правую сторону каркас под который просунул свою руку Яродмир. Пальцы почувствовали гладкую трясущуюся кожицу. Он резко схватил и начал вытягивать за ножку перепуганного и кричащего мальчугана. Мальчик весь дрожал, лицо было измазано в грязи, волосы растрепались и слиплись. 10 лет от роду, не больше. С улыбкой сатаны Яродмир рассматривал хнычущего скривившимся ртом мальца, из рук которого выпала на пол небольшая матрешка, маленький флажок с триколором России и мобильник Yotaphone. Мобильный посылал одинокий звонок маме. Яродмир поднял паренька повыше, еще раз насладился запахом страха, – о да, это божественно, – и начал не торопясь сладострастно жевать ухо. Смута и крики долго слышались в поселении.  
– Ну, что, Антон, теперь ты увидел правду, – Юрий Гагарин смотрел внимательно. Будучи серьезным, он не прекращал излучать божественное сияние. Антон не смог выговорить ни слова. Слезы текли ручьями по его лицу. Он сжимал кулаки до белых костяшек. Он не мог поверить, что Майдан способен довести до такого. То, что он увидел, было очень страшно.
– Чувствую, теперь ты готов, – сказал Гагарин, – ступай же защищать земли русские. Подойди ко мне и стань на колени, благословлю тебя на войну праведную.
  Антон послушно стал на колени возле трона и был готов получить праведную энергию по полной программе. Советский космонавт поднялся, подошел к закрывшему глаза Антону и точным сильным ударом с ноги в голову отправил бойца в реальный мир.
 
Часть 5. Свинья
 
  Удар в голову – раз, удар в голову – два, удар – три. Какой кошмар. Как опухли щеки и глаза. Солоноватая теплая кровь стекала с разбитого носа, попадала в желобок сомкнутых губ и просачивалась небольшими порциями в рот.
– На Май-дан, на Ма-й-дан! Тяните гада к ёлке! Люстрацию требуем!
– Ух, дайте я ему за пацанов мертвых в морду дам!
– Герои не умирают!
– Да, все, готовься! К люстрации его, все согласны?
– Даааа. Повесить, повесить!
Нестор Петрович оказался просто шматом мяса, который пытались разорвать на мелкие кусочки. Его колотили, кидали из стороны в сторону, голова его тряслась и напоминала игрушку на пружине, которую зачастую устанавливают на торпеде машины. Новенькая рубашка покрылась красными, коричневыми и черными пятнами. Пиджак можно было выкинуть, он уже стал безрукавкой с дырками на спине и груди.
– Ребят, ребят, я заплачу, сделаю все, что вы хотите. У меня семья и дети, семммььяя и дееетиии, – крик о помиловании срывался на дикий визг. Двое самооборонцев подхватили народного депутата под руки, не забыв про воспитательный процесс, и понесли к главной сцене Площади Независимости. Напротив сцены находилась елка – так протестующие называли высокий зеленый корпус, наряжаемый каждый декабрь зелеными хвойными ветками, игрушками, гирляндами и телевизорами, что делало её похожей на извращенную отрыжку футуриста. Во время разгара революции елку украшали политические плакаты, расписанные фанерные куски билбордов, разнообразные флаги и элементы баррикад. В конце революции елку стали применять как средство специальной процедуры искупления грехов – люстрации. Депутатов вешали с помощью гирлянд на верхушке конструкции, красили фосфорными красками, и они словно люстры должны были освещать спящий Киев.
Ноги Нестора Петровича вяло шаркали по растаявшему снегу и разбитой брусчатке. Во времена исторических событий центральные улицы действительно несут крест, оставляющий оттиск на остальных уголках больших городов.  И название «Крещатик» как нельзя лучше совпало со своим предназначением. Крещатик принимал множество известных людей – от Михаила Булгакова до Томаша Масарика. И разве мог знать российский архитектор Павел Андреев, что созданный им пассаж станет проходной частью между двумя ратующими сторонами? У каждой из которых есть своя правда, и свое видение существования. Да, эта улица переживала и переименование в честь нацистских фельдмаршалов, и взрывы НКВД, превратившие некогда прекрасные здания в стиле неоклассицизма в сгоревшие руины, расписанные кровью погибших людей, и воссозданные опосля в образцах «сталинского ампира». Да, эта улица была и будет центром глобальных перемен украинского государства. И некогда Козье болото стало Площадью Независимости, которая сохранит последнее свое название и не отдаст ни под каким предлогом. А все-таки прекрасен Крещатик зимой. Заиндевелые витрины его магазинов украшены привлекательными подарками в разноцветных обертках, девушки, держа под руку своих парней, стараются поспеть в теплые залы ресторанов, оставляя напоследок приятный след из духов, который манит и успокаивает. Компании собираются выпить кофе, а к магазинам выпечки тянется длинных хвост проголодавшихся офисных сотрудников. И разве кто-то мог подумать, что вскоре это чудесное место будет темным, разбитым, несущим во всех своих зданиях и пулевых отверстиях скорбь. Да и они пропадут, останутся только воспоминанием в головах и на фотографиях.
Остановить приближающийся конец было сложно – слишком многое было сделано и слишком многое нельзя простить. Было большой ошибкой рассчитывать на постоянное терпение и смирение натерпевшегося и униженного народа. Стремление двигаться вперед, стараться не оглядываться в прошлое, трепетать перед наступающим, надеятся только на лучшее. И первая пуля, убившая стремление, и человек, сделавший выстрел, будут бежать от потока изменений, через поля к границам, с помощью машин и самолетов, прогнивших кораблей и вертолетов, надеясь спастись и остаться в безопасности. Но каждый поступок возвращается в постоянном водовороте событий, изменяясь в сторону возмездия или благодарения, также откликаясь союзникам поступавшего эхом необратимости наступления оных. И это понимал Нестор Петрович, понимал, да не мог остановить. Или не хотел, надеялся, что все получится, и он убежит от наказания.
Нестор Петрович опустил голову вниз, наблюдая за мерцанием собственных шагов, пытаясь поймать свою тень, которая норовила как можно скорее ускользнуть и потеряться среди остальных теней. В голову еще прилетали одинокие удары и плевки. Боль распласталась почти на все возможные участки головы и туловища, превратившись в одну массивную лавину постоянного страдания. Народный депутат приподнял опухшее лицо и промолвил сквозь разбитые губы: – Простите хррр меня, пожхарралуйста. Мыхрр не хрраатели., – слова срывались в невнятный хрюк. Нестор не мог понять, почему он не может нормально выговаривать слова. Ему было плохо, но разговаривать он мог. Что-то странное происходило внутри него самого. Он начинал чувствовать постепенно охватывающие его тело изменения. Его всего коробило, лицо начало вытягиваться в продолговатый конус, деформироваться и в конечном итоге превращаться в смешной пятачок. Руки и ноги срастались, а кожа превращалась в грубую мозоль. Внутренние органы и все тело уменьшалось в размерах. Человеческие клыки превращались в клыки свиные. Осознавая свои метаморфозы, Нестор постарался дико закричать, но как он ни старался, у него выходил громкий поросячий визг.
– Ахаха, депутат наш в порося превращается, – раскатистый смех разнесся по Европейской площади. Нестор покрывался колючей щетиной. Процесс перевоплощения набирал оборотов. Тело значительно уменьшалось в размерах, отчего оборванный костюм казался непропорционально большим и напоминал больше порванное одеяльце, нежели деловой костюм. Через минут десять после начала перевоплощения двое бойцов самообороны несли свинью, держа ее за короткие толстые копытца. Нелепые подергивания тела вызывали лишь смех. До сцены оставалось совсем немного, но продвижение стало затруднительным из-за столпотворения возле узкого входа баррикад. Все понемногу возвращались после прогулки на главную площадь.
– Хлопцы, смотрите, депутата поймали, – самооборонец Витя поднял на руках толстого извивающегося поросенка. Женщины желали погладить животное, кто-то щелкал хряку по носу, бывало, просто морщились и уходили.
– Ну и что с ним делать? – спросил Витя второго самооборонца Ореста.
– Ну, не знаю. Люстрировать жалковато. Отдай девчатам с революционной кухни. Пусть они борща жирненького сделают и людей им угостят.
– Хороша идея, – ответил Витя. – Ладно, понесу его к кухне. Встретимся возле сцены.
– Донесешь? – спросил Орест, указывая на многочисленные кожаные складки толстого хряка.
– Без проблем.
Добравшись наконец-то внутрь площади, Витя направился к кухонным палаткам, где стучали чумичками молодые девушки, наливая горячий суп в высокие пластиковые стаканы. Костер, нагревавший внушительных размеров котелок, разносил теплый воздух сквозь открытое окно палатки. Стоящие за похлебкой граждане грелись и покрывались легким румянцем. Витя хорошо знал двух молодых поварих – Ольгу и Ульяну. Он обошел палатку с задней стороны, расстегнул молнию входа и зашел в натопленное помещение. Моментально покрасневший Витя предоставил находку поварихам.
– Девчата, вот вам друга принес, чтобы не одиноко было, – улыбнулся пожелтевшими зубами Витя. На вытянутых руках впереди себя, он держал грустную жирную свинью, которая, казалось, смирилась со своей судьбой превратиться в бутерброды и согревающую похлебку.
– Ох ж ты боженьки, совсем с ума сошел, Витя? Ну и что мне с ним делать? – Ольга наклонилась к свинье и нежно погладила ее шкурку. Нестор раздражался, вяло похрюкивал и обнюхивал кухню, но убегать не собирался.
– Ну и где ты его достал? – спросила Витю Ульяна.
– Да вот, депутата возле Верховной Рады поймали, решили люстрировать, а он раз – и в свинью превратился.
– Ахаха, ой, Витя, как придумает историю, так хоть за живот держись, – посмеивалась над Витей Ульяна.
– Не знаю, Вить. Мы его разделать не сможем и не умеем, – продолжила Ольга.
– А давайте его электроэнергию вырабатывать поставим, – предложила Ульяна. – Студентиков из КПИ попросим, вот они динамо-машину и сделают.
– Хорошая идея, можно попробовать, а то бензин для генераторов заканчивается, – подхватил идею Витя.
  Так и порешили. И стал Нестор бегать в колесе, словно хомячок, и электроэнергию вырабатывать на палатки. Вот так вот и от депутата польза появилась. Конечно, праздный и чревоугодный способ жизни оставили свой след – поросенок Нестор умер от сердечного приступа. Конечно, из тушки сделали несколько килограмм сала мягкого и борщ, отведать которые приезжали люди со всей Украины. Вот такие вот дела.