Ты стоишь и смотришь в окно. И не понимаешь, что за бред творится на улице. Переливаются в разные стороны крик, шум, гам в огромной толпе. Среди несчетного количества голов ты узнаешь бабку Екатерину в потертых кедах своего внука, требующую колбасу по 3 рубля от коммуниста-казнокрада Иннокентия. Сам Иннокентий верит в светлое будущее рабочего класса и пенсионеров, будучи при этом владельцем нескольких фабрик по производству поливинилхлоридного линолеума, нескольких машин представительского класса и 18-летней жены-ПТУшницы.  Агитировать народ Иннокентию помогает священник Афоний, нюхающий кокаин и бывающий в церкви раз в месяц. А пузо его достойно зависти средневековых коллег, которые не брезговали покутить за деньги прихода. Недалеко от Афония сияет лысой головой нацист Федя. В свои 15 лет он молится Велесу и Сталину, а также держит под подушкой «Евангелие от Маркса». Он верит, что в один прекрасный момент Россия засветится имперским ликом бывшего величия. Не забывает в общем угаре подплясывать и метемпсихоз-анархист Никита. А вот и фотограф Лиля пытается уловить своим фотоаппаратом момент бесконечности в собачьих фекалиях, не снимая при этом крышку объектива. Ты думаешь: «Как же хорошо, что я нахожусь поодаль от них. Что в моей реальности все расставлено по местам». И тут, словно услышав твои мысли, толпа поднимает взгляд вверх, прямо на тебя. Ты боишься. Что же они задумали? Толпа шагает  к подъезду твоего дома, поднимается на твой этаж, стучится в твою дверь. Заскрипели петлицы, вздулась от нависшей массы дверь. Ты открываешь несколько замков, и вся толпа дружно вваливается в твою квартиру. Они берутся за руки и начинают водить хоровод: «Мы твоя, мы твоя, мы твоя реааальнооссть». Ты берешься за голову и молвишь: «Господи, зачем ты заставляешь меня соглядать весь этот неистовый пауперизм сатанинского союза? Чем я это заслужил, Господи? В какую эпоху ты меня поместил?». Свысока слышится наполненный реверберацией голос Господа: «В эпоху постмодерна, сын мой».  
 
Что такое эпоха постмодерна? Назвать точно дату, когда началась эпоха постмодерна невозможно, поэтому дадим обозначение: «Когда-то в ХХ веке». Именно тогда, произошло разочарование в эпохе модерна. Со всем его рационализмом, научностью, идеализмом и бунтарством. Он был слишком строг и слишком отшлифован. А пал модерн благодаря социальному закону зеркальности Зиновьева. В период, когда самые чистые идеалы воплощаются в жизнь, вместе со светлыми последствиями порождаются последствия темные. Равенство, свобода, прогресс и гуманизм идеалистов модерна закончились угнетениями, концлагерями, войнами и проявлением всего низменного в человеке. Назревал кризис: политический, экономический и культурный. Общество, желавшее построить «город Солнца», построило Паноптикум Бентама. Постмодерн должен был стать выходом из ситуации с помощью пересмотра устоявшихся ценностей и способа жизни. И если модерн был культурой революции, то постмодерн стал революцией культуры. Такой себе средой интеллектуалов, где «war – нет, peace – да». Где гуманизм должен был развиваться благодаря достижениям науки и всячески поддерживаться людьми.
 
К сожалению, XXI век находится в состоянии переходного периода, начавшегося «когда-то в ХХ веке». В тот момент, когда постмодерн старается установиться в новой постиндустриальной, сверхинформационной среде, общество остается достаточно архаичным и в своих поступках все чаще возвращается к модерну.
Постмодерн строится на 4 принципах: симуляция, эклектика, ирония и интертекстуальность. Они прекрасно сотрудничают и дополняют друг друга. Эти принципы позволили отделить форму от содержания, деконструировать форму, иронизировать без границ, совмещать несовместимые понятия.
Любой переходной период является стрессовым. Вместе с эпохой меняются и политические модели. В тот час, когда происходит смена политических моделей, новая эпоха вынуждена симулировать остатки прежних, чтобы уменьшить «болезненность» восприятия изменений. До тех пор, пока одна из сторон окончательно не одержит победу. Например, во Франции XVIII века модерн притворялся премодерном, монархией, демонстрируя различные характерные черты предыдущего государственного строя.  
Самым близким к принципу симуляции будет принцип эклектики.
 
Что такое эклектика? Она является отличным примером деконструкции формы. Сломав предмет на отдельные фрагменты, мы можем смешать их (фрагменты) каким угодно способом. Так мы получим абсолютно новые предметы, которые отличаются от оригинальных. И если раньше, например, в архитектуре, ломали предмет для того, чтобы оттенить целостное, то сейчас всем плевать на целостность. Ломай, нарушая все законы логики, ты властен в своем произволе. Ты можешь все. В литературе и искусстве данный принцип заметить легко – современное искусство полностью построено на разрушении предыдущих достижений. Пример: Сорокин разрушает социальный реализм, а Энди Уорхол представляет в качестве искусства банку с супом.
В политике эклектика появилась задолго до эпохи постмодерна. Наполеон соединил в себе революцию и аристократизм. Но мы не можем сказать, что Наполеон был постмодернистом.  Просто современная эклектика, смешивая, мало оставляет после себя оригинального. Такой вот «произвол» просматривается и в современной политической жизни. Зачем фальсифицировать выборы в том округе, где тебе обеспечена победа? Политические цели уходят на задний план. Тут главное показать, что тебе можно так поступить, ты имеешь право «ломать».
Именно так, построенные на поломках привычного, эклектические симуляции и создают «надреальность» постмодерна, которая заполняет собой историческое пространство современности.
 
Нацизм, коммунизм являли собой воплощение радикальных идеалистических форм модерна в идеологии. Они точно определены, рационально и логично построены. Но их идеализм и идеологическая ограниченность стали и причиной их провала. Они, словно мышь, вертелись в закрытой темной коробке, покусывая при этом мышей по соседству, а не объединяясь в попытке прогрызть путь к выходу.
 
Эклектика же позволила расширить рынок идеологий. Теперь мы можем найти социал-монархистов, коммуно-фашистов, анархо-националистов и т.д. «Евангелие от Маркса» и молитвы за Сталина. Для каждого найдется что-нибудь свое, родное. Прекрасным примером  является Новороссия. Это государство создано симулировать Россию. Только симулируют оно с размытой конституционной основой, отсутствием законодательства и имитацией свободы на уровне региональных СМИ (что не очень хорошо получается).
 
Оно вобрало в себя людей с идеологической кашей в голове. Самое страшное, что они с этой кашей в голове бросились на реализацию новых модерновых утопий: очередных сверхдержав и неоимперий. Они наполняют мир вокруг себя безумным пафосом, безмозглой героикой, экспансией и просто сюром. Только борются они без каких-либо сдерживающих рамок, нарушая все законы логики, жанра и смысла.
 
Когда в постмодерн протискиваются остатки модерна, то такой постмодерн получает оружие и становится слишком уж опасным.
 
Вот только почему люди, находящиеся на периферии идеологических коктейлей,  поддерживают Новороссию? Как они способны во все это верить? С помощью все тех же симуляций, только уже слов. Пропагандисты потрошат первичный смысл слова, оставляя только оболочку, на основу которой можно навесить новый, косвенно его касающийся объект. Например, возьмем слово «хунта». Оно крепко связалось в головах телезрителей с определенным ассоциативным рядом – Киев, киевская власть, переворот майдановцев и т.д. Термин подобран хорошо. Легко выговаривается, давно не использовался (соответственно не вызывает других ассоциаций), звучит угрожающе. Будем крутить его в информационной ТВ-кавалькаде днями и ночами, чтобы выработался ассоциативный ряд. Дальше «подкрасим» его фасцинацией (фоновыми изображениями): кровь, убийства, трупы, плачущие матери и распятые дети. Теперь у понятия появляется и определенный эмоциональный окрас. Хунта, как обозначение определенного вида государственного управления, теряет не только первичный смысл для конкретной категории людей, но и становится символом отдельной страны.
 
Подобный принцип описывал Жан Бодрийяр, когда описывал войну в Персидском заливе. Люди не понимали, где действительно свистят пули, а где всего лишь фантазии журналистов.
 
Часто те, кто осознает симуляцию и ложность понятий готов продолжать игру. Так надо, идет война, мы по ту сторону окопов, иногда можно и соврать. Да вот только ложь здесь повторяется постоянно и все ее спокойно воспринимают. Политика через пропаганду становится неким культом – верой без осмысления.
Теперь рассмотрим принцип иронии. В эпохе постмодерна он играет злую шутку. Мы смеемся над казаками в женской одежде и алкоголиками-героями Новороссии, убивающими людей. Мы смеемся над россиянами, которые аплодируют сами себе в честь отмены импорта зарубежной продукции. Мы смеемся над Дугиным, призывающим создать гетто для подростков, копирующих западную культуру. Только вот не очень-то смешно.
Вообще роль иронии в постмодерне высмеивать все то негативное, что не раз приводило к общественному краху. Перевести жизнь в подобие шутки, театрального спектакля. Только вот все чаще реальная жизнь напоминает хоровод на могилах.
 
Что-то еще хотел вам рассказать. Ах, да. Про интертекстуальность! Если говорить коротко, то синонимом этого слова может стать цитирование известных личностей, мифологем, фольклора и т.д. Особенно хорошо данный принцип просматривается в агитациях и высказываниях политиков. Нечитаемые политиками Герцен, Бердяев или Ильин хорошо проскакивают абсолютно вырванными из контекста цитатами в различных речах. В украинском варианте любят цитировать Шевченко, Донцова или Кучму (проследите, как часто высказывание: «Украина – не Россия» звучало на разных митингах и телепередачах).
 
Постмодерн вывернул наизнанку упорядоченную систему властвования. Она всегда держалась в определенных рамках и понятиях. Даже авторитаризм или неограниченная монархия строились с соблюдением ритуала. Их вседозволенность где-то да ограничивалась. Сейчас же даже война стала «гибридной», непонятной, подлой. Все это представляет собой катастрофу нашего времени.
 
Для лечения перед нами лежат две таблетки. Одна вернет нас к традиционному обществу, а другая поможет окончательно реализоваться постмодерну в новом информационном пост-обществе.
Для этого нам на помощь придут цифровые технологии, а именно виртуальная реальность. Политика в ней не будет отягощена политическими элитами. Президент, депутаты, министры будут выбираться случайной генерацией чисел. Ничего не будет иметь значение. «Общественный договор» заменится искусственным интеллектом. Машина станет решать, как будут развиваться дальше исторические события. Для борьбы со скукой будут происходить и войны, но не страшнее, чем компьютерная игра.
 
Все это звучит утопично, а иногда и жутко. Но многие вещи и общества, которые раньше казались немыслимыми, сегодня стали нормой. Пока что мы всячески стараемся еще на подсознательном уровне предотвратить гибель для нашего тела путем перевода сознания в новое пространство. Но выбор остается за нами.