Вид из ада чист и безупречен.
Один маленький шаг в него содержит в себе десятки и сотни ничего не значащих, одинаковых, будничных дней и ночей, когда кажется, что время застыло сладким кленовым сиропом, время остановилось, время сморщилось, время угасло, время осыпалось внутрь самого себя множеством тусклых, шершавых песчинок, которые иногда поскрипывают на зубах и оседают на ночниках возле кроватей.
Так живет сытый, благополучный мир, живет мир, который поголоднее и победнее, живут люди, пьющие тропические коктейли, живут уставшие менеджеры, живут заводские работяги, живут крепкие дальнобойщики, живут одинокие учителя, живут бродяги, сжимающие в грязных руках потертые сумки с пустыми бутылками, старым тряпьем, порванными газетами и разбитыми надеждами.
Когда-то так жил и Донецк.
Человек, живший в нем, не вершил судеб тысяч, не вертел миллионами, не ездил на «Бентли», он был маленьким человеком в огромном городе, его не узнавали, ему не бежали жать руку, о нем не писали в журналах, но у него было свое, тщательно оберегаемое счастье в виде небольшой, но уютной квартиры, непрестижной, но привычной работы, огромного, но скрываемого одиночества, верного старого кота и ледяного равнодушия.
Человеку было все равно. Человек оберегал только свои квадратные метры спокойствия, глаза человека не горели от возбуждения, палец бездумно переключал каналы на пульте, музыка не впивалась в нервные окончания, голос не срывался на футболе, написанное в книгах не будоражило воображение, политические потрясения не вызывали волнения, кленовый сироп невмешательства обволакивал пыльные окна первого этажа и человек был этим доволен.
Человек давным – давно выбрал безразличие, как гениальное изобретение своей жизненной позиции. Он не волновался за здоровье, за жизнь, у него не было детей, чтобы беспокоиться об их будущем, у него почти не было друзей, чтобы узнавать о состоянии их дел, у него очень редко звонил телефон, с такой же редкостью звонил кому-то и он сам, он отстраненно наблюдал, как мимо его окон сверкающим потоком проносится жизнь, как открываются и закрываются фестивали и концерты, как сияют огни магазинов и ресторанов, как идут непрерывным потоком автомобили, как течет пестрая, смеющаяся, ругающаяся, молчащая, кричащая, весёлая толпа рядом с его квартирой, вымазанной липким слоем безучастной апатии.
Человек не был бездушным роботом, несмотря на его выбор в пользу равнодушия к происходящему по ту сторону окон, в своем уютном мире человек был романтиком. Одна из немногих вещей, которые любил человек – мечтать. Он называл это «планирование», он был рационален, и мечтал о реальных вещах, которые, как он знал, обязательно сбудутся. Он мечтал о лете, он мечтал о ранней рыбалке, когда над водой еще стелятся хлопья густого тумана, он мечтал об огромном, за горизонт уходящем поле подсолнухов под набитым теплом небом, он мечтал бросить курить и он был уверен, что бросит, сигареты давно перестали манить его, превратившись в пресную силу привычки.
Человек высунулся в окно и закурил. Сырой ветер хлестнул по щекам, напомнив, что еще всего лишь ранняя весна. Человек поморщился и в этот момент вдалеке раздался какой-то невнятный еще гул голосов, который приближался. Человек неодобрительно взглянул в ту сторону и внезапно решил, что завтра обязательно посетит театр. Это решение несказанно его удивило, он никогда раньше не был в театрах, предпочитая находиться рядом с котом. "Импульс", — подумал человек, — "это импульс, ну хорошо, почему бы и нет".
Зазвонил телефон. Человек решил не отвечать. Зачем? Все равно, это неважно.
Он закрыл плотно окно, ныряя в такой родной кленовый сироп, не зная, что звонил по телефону один из его немногочисленных друзей, что это очень, очень, очень важно, что начало происходить что-то страшное, что собирают всех неравнодушных к судьбе Донецка, чтобы позвать на митинг за Украину, не зная, что этого друга сегодня за его проукраинскую позицию убьют, не зная, что не будет больше рыбалок и театров, не будет привычного шума автомобилей за окном, не будет его непрестижной работы, не будет фейерверков на "Донбасс-Арене", не будет гула садящихся и взлетающих самолетов, не будет веселых толп на улицах, не будет ничего из его прежней жизни, что в таком любимом им поле подсолнухов под летним солнцем будут стоять танки, что виною всему тот гул голосов, который он отсек из свой жизни, равнодушно закрыв окно.
Голоса кричали: "Ро-сси-я! Ро-сси-я!"
