Когда средневековая Московская держава, отсталая и полуграмотная, настойчиво искала торговых путей на Запад, то неизбежно сталкивалась в своих интересах с Украиной и Прибалтикой. В 1656 г. сам царь Алексей Михайлович повел войска на Ригу. Приобретены были гавани, крепости, городки,  а покоренное население на Западной Двине присягнуло Москве. Присяга, однако, не уберегла вновь присоединенных от грабежей и насилия со стороны вооруженных солдат и донских казаков.
   Этот факт глубоко возмутил главного царского советника по европейским делам Афанасия Ордин-Нащокина, новоиспеченного воеводы захваченного ливонского городка Кукейноса, который писал царю: «Лучше бы я на себе раны видел, только бы невинные люди такой крови не терпели; лучше бы согласился я быть в заточении необратном, только бы не жить здесь и не видеть над людьми таких злых бед». Российский историк В.О.Ключевский, приводя эти слова, восхищается высоким человеколюбием царедворца. Но что покоренному народу пользы от такого запоздалого проявления гуманизма – причем только на словах?
Следующее столетие, русско-турецкая война. В 1788 г. при штурме Очакова погибает большое количество мирного населения. Светлейший князь Григорий Потемкин, по свидетельству современника, был шокирован и удручен сценами жестокости и изуверства, кои чинились русскими солдатами. В сердце своем он ощутил великое отвращение к войне, и у меня нет сомнения в искренности этого неоднозначного человека.
И еще одна цитата, которая, на мой взгляд, не требует комментариев. Российский офицер, великий писатель Л.Н. Толстой о кавказской войне:
    «Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
    Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.»
    Не поленитесь, откройте томик Толстого и перечитайте «Хаджи-Мурата» (или прочитайте заново). Выводы сделаете сами.