Недавний телевизионный монолог своей фантасмагорией очень живо напомнил сатирические нелепости романа «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». В том числе и то, что Швейк назначил своему другу сапёру Водичке встречу в трактире «У чаши» в шесть часов вечера после войны.
В том самом трактире, где он любил пить пиво с сосисками и судачить с весьма начитанным трактирщиком паном Паливцем, у которого каждое второе слово было «задница» или «дерьмо».
И куда время от времени в поисках государственной измены захаживал агент тайной полиции Бретшнейдер.
 
Именно поэтому автор осмелился покуситься на святое: без всякого умысла на плагиат почти дословно процитировать эпизод из романа.
 

 
В студии «У Савика» сидел только один посетитель. Это был тайный агент Брехмин. Ведущий студии протирал стол, а Брехмин пытался вести серьёзный разговор.
 
Пан Савик слыл большим правдолюбом. Каждое второе слово у него было «свобода» или просто «да».
 
— Ну и наделали нам в 96-ом делов! — со слабой надеждой промолвил Брехмин.
— В каком 96-ом? — спросил Савик. — В квартале, что ли? Так тот, вроде – 95-й. Известное дело — Кривой Рог!
— В 96-ом году, уважаемый пан Савик. Мне всё сейчас объяснил отставной майор Мерзиченко. Что вы на это скажете?
— Я в такие дела не лезу. Ну их всех в задницу с такими делами! — вежливо ответил уважаемый Савик, протирая очки. — Нынче вмешиваться в такие дела — того и гляди, студии лишишься. Я ведущий. Ко мне приходят политики ругаться, и я приглашаю людей на них поглядеть. А какой-то 96-й, или там Мерзиченко — меня это не касается. Это Лукьяновкой пахнет.
 
Брехмин сказал на всякий случай:
- Да вы, пан Савик, могли бы прокурором работать.
Савик, тоже на всякий случай, промолчал и ещё раз протёр очки.
 
Брехмин разочарованно оглядел пустую студию.
— А когда-то здесь висел портрет господина Президента, — помолчав, опять заговорил он. — Как раз на том месте, где теперь декорации.
— Вы справедливо изволили заметить, — ответил Савик, — висел когда-то. Да только плевали на него люди, так я убрал его на чердак. Знаете, ещё позволит себе кто-нибудь на этот счёт замечание, и посыплются неприятности. На кой чёрт мне это надо?
— В этом 96-ом, должно быть, скверное дело было? Как вы полагаете, уважаемый?..
На этот прямо поставленный коварный вопрос пан Савик ответил чрезвычайно осторожно:
— Да, в 96-ом в Москве была страшная жара. Когда я на радио там служил, то и дело лёд к голове прикладывал.
— На каком радио вы служили, уважаемый?
— Я таких пустяков не помню, никогда не интересовался подобной мерзостью, — ответил Савик. — На этот счёт я не любопытен. Излишнее любопытство вредит.
 
Тайный агент Брехмин окончательно умолк, и его нахмуренное лицо повеселело только с приходом Бляшко, который, войдя в студию, заметил:
— В Америке сегодня тоже траур.
Глаза Брехмина загорелись надеждой, и он быстро проговорил:
— В Америке меня хотели арестовать!
— Да-да, и расстрелять тоже, — сказал Бляшко и покосился на Савика.
— Почему вы думаете, что расстрелять? — растерянно спросил Брехмин.
— Так ведь Мерзиченко рассказывал!
 
Воцарилась тишина, которую нарушил сам Бляшко, вздохнув.
 
— Всё это Юляшенко наделала, в 96-ом-то, — старался направить разговор Брехмин.
— Ошибаетесь, — ответил Бляшко. — Это всё Кучум натворил. Из-за Донецка.
И Бляшко изложил свой взгляд на внутреннюю политику в Донбассе.
— Ты регионалов любишь? — втолковывал он Савику. — Этих нехристей? Ведь нет?
— Посетитель как посетитель, — уклончиво сказал пан Савик, - хоть бы и регионал. Нам, ведущим, до политики никакого дела нет. Заплати за рекламу, сиди себе в студии и болтай что в голову взбредёт — вот моё правило. Кто там регионал или ударник, свободовец или коммунист , — мне всё равно.
 
— Хорошо, уважаемый, — промолвил Брехмин, опять начиная терять надежду, что кто-нибудь из двух попадётся. — Но сознайтесь, что если бы меня арестовали, это была бы большая потеря для всех нас.
Вместо ведущего ответил Бляшко:
— Конечно, потеря, спору нет. Ужасная потеря. Тайного агента не заменишь каким-нибудь болваном.
— Что вы хотите этим сказать? — оживился Брехмин.
— Что хочу сказать? — с охотой переспросил Бляшко. — Вот что. Агенту ведь много ума требуется.
— Странное, однако, сравнение, — многозначительно произнёс Брехмин. — Сначала говорите об агенте, а потом о болване.
    — А какое тут сравнение, — возразил Бляшко. — Боже сохрани, чтобы я вздумал кого-нибудь с кем-нибудь сравнивать! Вон пан Савик меня знает, верно ведь, что я никогда никого ни с кем не сравнивал? Но Юляшенко – эта да, эта может! Когда её в суд тащили, она сказала что-то очень скверное про господина Президента.
— А вы не знаете, что она про него сказала? — голосом, полным надежды, спросил Брехмин.
    — Этого я вам сказать не могу, этого ещё никто не осмелился повторить. Но, говорят, её слова были такие ужасные, что один судейский чиновник, пан Корявый, который присутствовал там, вспотел и дёргаться стал так, что его до сих пор держат в изоляции. Это не было обычное оскорбление господина Президента, какие спьяна делаются.
— А какие оскорбления господину Президенту делаются спьяна? — спросил Брехмин.
 
— Прошу вас, господа, перемените тему, — вмешался Савик. — Я, знаете, этого не люблю. Да. Сбрехнут какую-нибудь ерунду, а потом человеку неприятности.
— Какие оскорбления наносятся господину Президенту спьяна? — задумался Бляшко. — Всякие. Напейтесь, да велите сказать вам «Спасибо жителям Донбасса!» - и сами увидите, сколько наговорите. Столько насочините о господине Президенте, что, если бы лишь половина была правда, хватило бы ему позору на всю жизнь. А он, по правде сказать, этого не заслужил. Примите во внимание: засадили во цвете лет, жену из Донецка не выпускают, сыновья трудятся как каторжные… Да что там сыновья – вся семья! И после всего этого какой-нибудь забулдыга вспомнит о нём и начнёт поносить.
Если теперь что-нибудь разразится, пойду добровольцем и буду служить господину Президенту до последней капли крови! —
 
Бляшко уселся поудобнее и продолжал:
— Вы думаете, что господин Президент всё это так оставит? Плохо вы его знаете. Война с Америкой непременно должна быть. Война будет, это как пить дать. Сомали и Кипр в этой войне нам помогут. Будет драка!
 
В момент своего пророчества Бляшко был прекрасен. Его добродушное лицо вдохновенно сияло, как полная луна. Всё у него выходило просто и ясно.
— Может статься, — продолжал он рисовать будущее, — что на нас в случае войны с Америкой нападут русские. Ведь русские с американцами заодно. Это такие мерзавцы, других таких в мире не сыщешь. Но мы можем заключить союз с Белоруссией, которая с девяносто первого года точит зубы на Россию, и всё пойдёт как по маслу. Война будет, больше я вам не скажу ничего.
 
Брехмин встал и торжественно произнёс:
— Больше вам говорить и не надо. Пройдёмте со мною на пару слов в коридор.
Бляшко вышел за тайным агентом в коридор, где его ждал небольшой сюрприз: Брехмин показал ему значок и заявил, что он арестован.
 
Бляшко пытался объяснить, что тут, по-видимому, вышла ошибка, так как он совершенно невинен и не обмолвился ни единым словом, которое могло бы кого-нибудь оскорбить.
Но Брехмин на это заявил, что Бляшко совершил несколько преступлений, среди которых имела место и государственная измена.
Потом оба вернулись в студию, и Бляшко сказал Савику:
— Мне уже пора идти, так как я арестован.
Брехмин показал Савику свой значок, с минуту глядел на ведущего и потом спросил:
— Вы женаты?
— Да.
— А может ваша жена вести дело вместо вас?
— Может.
— Тогда всё в порядке, уважаемый, — весело сказал Брехмин. — Позовите вашу супругу и передайте ей все дела. Завтра за вами приедем.
 
— Не тревожься, — утешал Савика Бляшко. — Я арестован всего только за государственную измену.
— Но я-то за что? — заныл пан Савик. — Ведь я был так осторожен!
Брехмин усмехнулся и с победоносным видом пояснил:
— За то, что вы сказали, будто на господина Президента плевали. Вам этого господина Президента вышибут из головы.
- Ладно, - философски заметил Бляшко. - Пусть нам всем этого господина Президента вышибут из головы. И из кресла тоже.