Вдруг вспомнилось о том, как я мальчиком по дороге к бабушке, на левый берег Золотоношского района, Черкасской области, село Канэвщина, впервые оказался в Киеве. Помню, как я был поражён масштабами речного порта, красотой величавого Днепра, как обычные речные теплоходы казались мне чуть ли не «Титаником.» Но самые яркие впечатления у меня остались от посещения детской железной дороги…
 
На железнодорожном вокзале, на взрослом, настоящем, так сказать, я потерялся. Потом, ещё не успев толком, как следует испугаться, услышал по вокзальному репродуктору: «Мальчик Вова! Подойдите к справочному бюро! Вас там ожидают родители!» Вона, думаю, какой огромадный этот город Киев – как много в нём мальчиков Вов, ведь объявили же: «…подойдите…»
Потом было мне «подойдите», не отходя, так сказать, от кассы, вернее, от окошка справочного бюро…
 
По приезду мать бабушке долго и нудно втолковывала какие таблетки и когда следует мне давать пить. Баба Мотря очень внимательно слушала, согласно кивала головой, не перебивала. И когда мать засобиралась в дорогу обратно, собрала все эти микстуры и выбросила их в мусорное ведро.
 
В первый же день моей новой сельской жизни я заметил, что стадо коров, которое возвращается домой с пастбища, ведёт себя как-то не совсем «гигиенично» - оправляется, так сказать, непосредственно во время движения, прямо на грунтовую пыльную дорогу. Короче – нарезал я на относительно мелкие кусочки газеты (туалетной бумаги тогда ещё не было) и вышел навстречу «нарушителям гигиены» с предложением пастухам воспользоваться этими заготовленными «санитарными средствами» – подтирать у коров под хвостом. Вот было смеху то! Меня потом долго, очень долго, местные и родня подкалывали: и на другой год приезда тоже, и на третий… Тогда я впервые услышал фразу: «В чужой монастырь со своим уставом не лезь», но смысл её понял много позже…
 
Но это мелочи жизни, так сказать. Такая же «мелкота», как и я, где были и местные и приезжие вперемешку, очень быстро сбились в одну, так сказать, организованную стаю и начали осуществлять набеги на колхозные сады и баштаны, где как жирные свиньи на боку лежали огромные и сказочно сладкие кавуны и дыни…
 
Потом меня «пристроили» в помощники пастухов и пришлось мне тогда научитьcя бегать босыми ногами (обуви в таком возрасте тогда нам не полагалась) по стерне полей, скошенным после пшеницы, ржи или ячменя. Это, я вам доложу, настоящее искусство!
А какими вкусными были караси, тушенные в сметане!... А домашний хлеб, испечённый в настоящей печи (от одного его запаха можно было потерять сознание!), а испечённые там же разные вкусные-превкусные каши на молоке и масле с черносливом!...
 
После очередного набега одна из моих тёток грустно как-то так заметила: «Ты бегал воровать сам у себя». Я не понял. Она мне объяснила: «И колхозный сад этот огромный и баштаны эти на десятки гектаров, и та, солидных размеров, пасека когда-то были собственностью твоего деда Иосифа. И клуб, в который вы бегаете по вечерам «на кино», и школа, в которой местные ребятишки сейчас учатся, и ветряная мельница и брички, на которых сейчас разъезжают председатель колхоза и бригадир, тоже были собственностью твоего деда.» Потом показала его фотографию времён первой мировой. На груди у деда, бравого солдата с лихо закрученными усами, висело три георгиевских хреста… Осенью 1938 года по дороге с базара домой, где он продавал свою сельхозпродукцию, дед был убит. Энкавэдистами…
 
Как-то потом, по прошествии многих лет, мать мне рассказывала, как они переживали голодомор 1932-1933 годов. Очень тяжело. На хлебе из лободы и на коре деревьев (уже не вспомню каких). Все три сына деда Иосифа и бабы Мотри так и не смогли перенести этих ужасных мук голода, умерли, а все девять дочерей всё-таки каким-то чудом выжили, и в их числе моя, тогда ещё маленький ребёнок, мать…
У неё до конца жизни с тех пор осталась привычка по завершению приёма пищи сметать все до единой крошки со стола и отправлять их в рот, а также доедать все блюда до последнего кусочечка, а тарелку или сковородку после этого вымазывать корочкой хлеба дочиста…
 
Когда мать приехала забрать меня обратно, уже пора было опять в школу, пошутила: «Я привезла сюда бледненького кацапа, а тут из кукурузы вдруг выскочил до черноты загорелый хохол».
 
Мы засобирались в дорогу, поелику нужно было ещё навестить, хоть ненадолго, родню отца в селе Дидовичи Житомирской области. Так сказать, попутешествовать из Степи в Полесье. Там нас тоже уже дожидались…
 
Видать, всему своё время. Вот и моё время подходит, раз начал детство вспоминать.
 
Грусть. Такая горько-сладко-жгучая грусть, до боли, до слёз, вдруг накатила…
 

 
Палестинское танго
 

Манит, звенит, зовет, поет дорога.
Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного
И на висках белеет седина.
 
Идут, бегут, летят, спешат заботы,
И в даль туманную текут года.
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас уводит навсегда.
 
И только сердце знает, мечтает и ждет
И вечно нас куда-то зовет,
Туда, где улетает и тает печаль,
Туда, где зацветает миндаль.
 
И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы,
Где с неба льется золотая лень,
Еще поют какие-то молитвы,
Встречая ласковый и тихий Божий день.
 
И люди там застенчивы и мудры.
И небо там, как синее стекло.
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло.
 
Так пусть же сердце знает, мечтает и ждет
И вечно нас куда-то зовет,
Туда, где улетает и тает печаль,
Туда, где зацветает миндаль...
 
          Вертинский А. 1929
 
http://www.youtube.com/watch?v=YVIBE2bk5xU&feature=related