Юлия Тимошенко, политзаключенная.
 
Кузьма Пшонкин, чиновник из Киева; никогда не слышал о политических репрессиях в Украине, потому что свалился с другой планеты.
 
Кирей Садовский, судья.
 
Коваленко, вертухай.
 
Голоса по телефону, журналисты.
 

Кабинет Коваленко. На столе трехлитровая банка пива и сушеная вобла. Звонит телефон.
 
Голос по телефону. Звоню тебе с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие: к вам едет прокурор.
 
Коваленко. Как прокурор?
 
Голос по телефону. Чиновник из Киева, инкогнито. И еще с секретным предписаньем.
 
Коваленко. Вот те на! Отчего это? Зачем к нам прокурор?
 
Голос по телефону. Из Страсбурга пришла жалоба, что у вас побита политзаключенная. Арестантам не выдавали провизии. В камерах сортир, нечистота.
 
Коваленко. Позор! Поношенье! (Хватается за голову.)
 
Голос по телефону. Не боись, опричник. Отбрешешся как-нибудь.
 

Пшонкин один в номере харьковской гостиницы.
 
После пьянки ничегошеньки не помню. Голова пустая, как обычно. Хуже, чем обычно. Кто я? Где я? А-а-а, припоминаю, меня выпихнули срочно ехать в Харьков. Но зачем?.. Ужасно как хочется в отпуск! Так немножко погулял по улицам, думал, не вспомню ли, куда и зачем меня послали, - нет, черт возьми, бодун не проходит. Да, если б на вечеринке работников прокуратуры я не покутил, стало бы денег провести лето на Канарах. Андрюша сильно поддел меня: тузы в рукаве, бестия, прячет. Всего каких-нибудь четверть часа посидел – и все обобрал, рейдер проклятый. А при всем том страх хотелось бы с ним еще раз сразиться. Случай только не привел. Какой скверный городишко! Бабы на окружной не дают в долг. Это уж просто подло. (Насвистывает сначала «Мурку», потом «Владимирский централ», а наконец ни се ни то.) Никто не хочет идти.
 
Входит Коваленко. Вошел, останавливается. Оба в испуге смотрят несколько минут один на другого, выпучив глаза.
 
Коваленко (немного оправившись и протянув руки по швам). Желаю здравствовать!
 
Пшонкин (кланяется). Мое почтение...
 
Коваленко. Извините.
 
Пшонкин. Ничего...
 
Коваленко. Обязанность моя, как вертухая здешней зоны, заботиться о том, чтобы проезжающим и всем благородным людям никаких притеснений...
 
Пшонкин (сначала немного заикается, но к концу речи говорит громко). Да что ж делать? Я, право, ничего не помню... Мне насчет вас пришлют распоряжение из Администрации Президента Украины, ждите дальнейших указаний!
 
Коваленко (робея). Извините, я, право, не виноват. Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
 
Пшонкин. Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть в тюрьму. Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?.. Да вот я... Я служу в Киеве. (Бодрится.) Я, я, я...
 
Коваленко (в сторону). О господи ты боже, какой сердитый! Все узнал, все рассказали проклятые оппозиционеры!
 
Пшонкин (храбрясь). Да вот вы хоть тут со всей своей командой - не пойду! Я прямо к президенту, как друг семьи! (Стучит кулаком по столу.) Что вы? Что вы?
 
Коваленко (вытянувшись и дрожа всем телом). Помилуйте, не погубите! Жена, дети маленькие, овчарка... не сделайте несчастным человека.
 
Пшонкин. Нет, я не хочу! Вот еще? мне какое дело? Оттого, что у вас жена и овчарка, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
 
Коваленко (дрожа). По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния... Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на лапу малость. Что же до политзаключенной симулянтки, которую я будто бы избил кулаками, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали юлеботы, Турчинов и Власенко; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
 
Пшонкин. Да что? мне нет никакого дела до нее. (В размышлении.) Я вспоминаю, однако ж, что мне дали фотографии. Оппозиционерка вся в синяках. Я бы поставил сто баксов на то, что фото настоящие, да только намедни Портнов обчистил меня до нитки, когда играли в «дурака».
 
Коваленко (в сторону). О, тонкая штука! Эк куда метнул! Не знаешь, с какой стороны и приняться. Ну да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, включим дурочку. (Вслух.) Не верьте вы проклятущим фотошоперам. Ни одна их фотография не заверена надлежащим образом, то есть моей рукой. А если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
 
Пшонкин. Дайте, дайте мне взаймы! Отдам с ближайшей взятки, то есть получки.
 

Пшонкин, Коваленко и Тимошенко.
 
Пшонкин. Вот ты какая.
 
Коваленко. Разлеглась тут и симулирует.
 
Тимошенко молчит.
 
Коваленко. Почему на суд не ездишь?!
 
Тимошенко (тихим голосом). Я и мои защитники подали десятки жалоб. Рассмотрите их надлежащим образом, а до тех пор разговор закончен.
 
Пшонкин. Да что вы за женщины? Чуть привлечешь к уголовной ответственности, и сразу в истерику, в голодовки...
 
Коваленко. Только посмей голодать! Не хочешь есть – накормим! Дерьмо свое жрать будешь, сука!
 
Пшонкин. Раздевайся, показывай свои синяки.
 
Тимошенко молчит.
 
Коваленко (с ухмылкой). А ну разделась!
 
Тимошенко молчит.
 
Пшонкин. Так и запишем: в контакт вступать отказывается, пререкается, оказывает сопротивление законным требованиям администрации колонии, симулирует страдание на лице с целью уклониться от перевоспитания, каковое является главной целью уголовного наказания. (задумчиво) Но синяки надо бы проверить.
 
Коваленко (с испугом). Зачем?
 
Пшонкин. Я должен убедиться в том, что не вижу синяков.
 
Коваленко (кричит). Выключите свет в камере!
 
Пшонкин. Ты дебил? Она сбежит!
 
Коваленко. Да она ходить не может и вообще не сегодня-завтра подохнет. Я знаю, что делаю. Пацаны, гасите свет!
 
Свет гаснет. Женский крик, звуки ударов.
 
Пшонкин (в полной темноте). Ничего не вижу. Ни единого синяка. Все это выдумки.
 

Кабинет судьи. Садовский читает «Молот ведьм». Звонит «вертушка».
 
Голос по телефону. Привет, Кирей. Как жизнь?
 
Садовский. Жизнь у вас в Киеве, а у нас...
 
Голос по телефону. Ничего, еще заслужишь орден и квартиру на Липках! А теперь, будь добр, набери меня по скайпу. У нас все-таки не телефонное право.
 
Садовский набирает по скайпу Администрацию Президента.
 
Тот же голос. А теперь колись, сколько тебе сунули.
 
Садовский. Что?!
 
Тот же голос. Ты, бл*ть, на носилках обязан был ее в суд принести и в тот же день признать виновной!
 
Садовский. Она же больна. Все по закону.
 
Тот же голос. По закону ты сядешь за нарушение присяги! Присягу давал?
 
Садовский. А то. И присягу давал, и тридцать тысяч баксов сверху.
 
Тот же голос. За то, что ты такой добренький, сдашь в общак как за две присяги. Понял?
 
Садовский (понуро). Как скажете.
 
Тот же голос. Сейчас к тебе зайдет прокурор. Ему отдашь. И не дай тебе бог удовлетворить хоть одну жалобу адвокатов Тимошенко! Потому что мы догоним и еще раз дадим. Мало не покажется.
 

Пресс-конференция Пшонкина.
 
Пшонкин. Я лично убедился в том, что синяки на теле Тимошенко – сплошная выдумка. Она сама себя избила! И вообще, она такая недотрога, пощупать себя не дает, это противозаконно.
 
Первый журналист. А как объяснить те фотографии, которые мы видели?
 
Пшонкин (командным тоном). Выключите свет.
 
В конференц-зале гаснет свет. Слышны удары, крики.
 
Пшонкин. Вы не видите никаких фотографий.
 
Свет включается, в зале одним журналистом меньше.
 
Пшонкин. Следующий вопрос, пожалуйста.
 
Второй журналист. Как вы прокомментируете тот факт, что около миллиона избирателей направляются сюда поговорить с вами о деле Тимошенко?
 

Прокурор посередине с выражением лица, подражающим его дальнему родственнику Джаббе Хату из "Звездных войн", с распростертыми руками и запрокинутой назад головою. По правую руку его щетинистый заместитель с устремившимся к нему движеньем всего тела; за ними Шустер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям; за ним вертухай, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три журналистки, гостьи, прислонившиеся одна к другой с самым сатирическим выражением лица, относящимся прямо к органам прокуратуры. По левую сторону прокурора: человек в штатском, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; мобильный телефон, гневно гудящий с надписью на экране «АПУ»; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Подсудимая, встаньте!». За ним экс-омбудсмен, обратившаяся ко зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на прокурора; за ним, у самого края сцены, группа укуренных милиционеров на корточках, явно испытывающих желание провалиться от стыда на месте, сбросить форму и слиться с толпой. Прочие гости остаются с разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение. Издалека слышны голоса «Юле – волю!». Занавес опускается.