1
 
В советское время, в газетах, особенно на районном уровне, журналисты, в силу ограниченности во времени, часто использовали разного  рода клише. Условный набор устойчивых образов и выражений. На этом не раз попадались. В одном таком опусе, начав со слов:  «Еще совсем недавно село стояло на краю пропасти», - корреспондент, желая выделить роль нового председателя колхоза в судьбе населенного пункта, озадачил своих читателей тем, что написал: «С тех пор, когда здесь появился Имярек – это село сделало огромный шаг вперед». А ведь он, судя по всему, как в воду смотрел! Когда я снова, и снова, вижу эти покошенные заборы и оставленные на произвол современным захватчикам крестьянские хаты…
 
Наши села, совсем похожи на улиток, несущих на себе хрупкий домик украинской цивилизации. Улитка пытается протащить свой домик в будущее. Домик – это село. Село – это наша история. Потому как домик этот – оказался тесным и неказистым. Молодое поколение хочет жить в просторном доме. Его может предоставить ему только городская цивилизация завоевателей. С этих размышлений, начинается моя побывка в селе. Даже в лучшем по пути моего следования домой, - Козацком – хаты, уже через одну, стоят нежилые.  А ведь, совсем недавно, сюда заглядывал сам Леонид Данилович Кучма. Тогда от самого Конотопа досюда, разметили дорогу и побелели все деревья...
 
Обозначились процессы отмирания села. Фирмам, которые работают на земле, - арендуя ее у бывших колхозников, - нет особого дела до обреченных на вымирание сел. Они ждут реформ; появления настоящего земельного рынка. Земля, одним словом, должна превратиться в расхожий товар. Они, пытаются, закрепиться на определенных плацдармах. Трудно предсказать в рыночной экономике судьбу бывших колхозников. Люди эти привыкли к неторопливому труду на собственных подворьях, к определенному ритму, с выпивкою и уважением к себе. Проявляется проблема нехватки людей с пассионарным типом мышления, способным принять дух этих реформ.
 
  
Арендаторы не балуют прибылями бывших государственных селян. Их паи оплачиваются худо. Дело предпочитают иметь с теми, кто окопались в сельсоветах. Бывший колхозный шофер, как-то пожаловался мне: «Вэдмидь, як ходыв у шуби, так и будэ ходыть! – Образно разрисовал он картину происходящих процессов. – А обызяна, як свитыла своим задом, так и будэ свитыть!».
 
  
                                                                          2
 

…Блуждая недавно по верхней части Киево-Печерской лавры, у стены Трапезного храма, я нашел, утопающую в роскошных венках, могилу Петра Аркадьевича Столыпина. В том, что этот великий реформатор, особо почитаемый россиянами, для меня не было никаким открытием. Россиянка, оказавшаяся на моем пути, увидела в нем земного Бога. Столыпин до сих пор считается россиянами не использованным, и, что, вполне возможно, утраченным шансом Российской империи сохраниться в том измерении, в котором она существовала перед самым «большевицким потрясением».
 
К 1911 году, к своей смерти 5 сентября после покушения в Киеве, Николаю II, Столыпин уже просто был не нужен. Экономика, вследствие буржуазных реформ, к которым приложил руку Петр Аркадьевич, находилась на большом подъеме. После позорного поражения в войне с Японией, потеряв экспансивный запал на востоке и часть своих территорий, царь снова искал применения своим «полководческим талантам». Россия втягивалась в подготовку до нового передела территорий. Столыпин, просто, мешал царю. К тому же, как теперь оказалось, и «святому» человеку.
 
С последствиями деятельности Столыпина в аграрном секторе экономики, - с хуторами, - привыкшие жить в общине крестьяне, еще долго боролись потом посредством «красных петухов». Только пришедшие к власти в 1917 году большевики завершили эту необъявленную войну столыпинским хуторам, Пирровой победой «коллективизации» в самом начале 30-х. Крестьян выморили голодом, вследствие чего, они оказались в рабстве у Страны Советов. Став Красной империей, Россия начала искать компенсации территориальных потерь, возникших после ее потрясений. Проводила необходимую индустриализацию страны. Снова требовались здоровые, не избалованные цивилизацией, крестьянские парни. Война, борьба с ее последствиями, голод, упрочение жесткой колхозной системы, подавляющей человека труда, малоэффективной, в которой превалирует практически дармовой труд, создание агентурной сети КГБ, в следствие которой здесь же появилась каста неприкасаемых агентов влияния, с целым сонмом стукачей, все это уничтожало села изнутри. Молодежь убежала с них, лишив их любой исторической перспективы…    
 

                                                                            3
 

Сумская область, - это самый край нашей географии. Дальше – Тартария, - постоянно формирующаяся империя: Золотая орда…Московия…Российская империя…СССР…Российская федерация…
 
Село еще больше напоминает лубок. Взгляд постоянно фиксирует пасторальный живописный вид его окрестностей. Мирно пасущихся коровок, с дремлющим пастушком. Речку с прибрежными кустами. Барская усадьба на берегу небольшого залива. (Брат называет фамилию замминистра, кому принадлежит вилла). Старая школа, построенная на средства земства крестьянами еще в 1905 году, по его словам, досталась народному депутату...
 
Я приехал подправить могилку отца. Остановился у брата. В сухонькой старушке, живущей в его хате, все труднее узнавать свою мать, сельскую учительницу, которая еще больше рассказывает о своих дипломах. Проведал родное подворье. Все тот же отцовский сад со старыми яблонями, копанкой и раскидистыми березами. Заросший пыреем огород, на котором бесследно растворились среди густой травы некогда обширные клубничные грядки. Посидел на диване, и вернулся к брату.
 

В хату заходят две женщины-соседки. В одной из женщин, с гипсовой повязкой на руке, скорее угадываю, Варвару Андреевну, - Варку, - нашу школьную уборщицу. В историю села, как и всей страны Советов, она вошла тем, что была последовательницей стахановки Паши Ангелиной. У соседок важный разговор к брату: рядом продается хата. Надо обсудить условия сделки: «20 тысяч?» - «Да за шо там платыть?» - «Там туейи хаты!» - «Там тылько однэ мисто чого стойить? Рядом Сейм, а шо ж ще треба дачныкам?» - «Хиба, шо»!
 
«Нет таких крепостей, - говорил Александр Македонский, - которых бы не взял осел, навьюченный золотом». Село оказалось в руках современных захватчиков, с туго набитыми кошельками. Однако, извечный враг его, - горожанин, - пока не очень торопится захватывать новые плацдармы на территории села; все больше прячась по засадам, по офисам и благоустроенным квартирам, за стеклом и бетоном, в теплых туалетах и ваннах, имея стратегический запас исторического времени, - пока его заклятый враг, - крестьянин, - окончательно обескровится в этой войне. Он потерял уже своих детей, отдав их в плен городу, выдохся в экономической гонке на выживание. Село стоит вдалеке от денежных потоков, город забрал у него все, вернув селу в виде пенсий, всего лишь, незначительные крохи. Скоро село окончательно потеряет землю, свое основное богатство. В этом и заключена суть стратегии современных городских завоевателей.
 
Я самоустранился от этих обсуждений условия новой капитуляции села, углубился в мастерскую, где в деревянном шкафе, отыскал старые, еще «перестроечные» «Огоньки», и начал их, перекладывая читать, пытаясь уловить дух исчезнувшей эпохи. Меня поразила некоторая детская наивность, с которой авторы писали о том, что можно было, например, за 500 дней перестроить экономику страны. Литературный уровень авторов, тоже желал оставаться лучшим, пока на глаза мне не попалось интервью Виктора Ерофеева (не путать с Вениамином, автором знаменитых «Петушков») с писателем Сергеем Довлатовым, и его замечательный рассказ «Мой брат»…
 
                                                                        4
 
Это настолько развеяло мой сплин. Женщины ушли. Брат поведал мне, что в селе появилась фирма из Луганска, которая попыталась наладить обработку земель вокруг села, посадила кукурузу, но что-то там не срослось с «местным начальством» (кто-то кому-то попытался качать права), бросила все это дело, засушив на корню «царицу полей», а с нею перспективную идею дальнейшего благоденствия. С тех пор, земля в этом населенном пункте практически не обрабатывается. Технику, с разворованного колхоза в предыдущий свой приезд, я наблюдал собранной у двора местного предводителя, на понятиях которого зиждется жизнь этого села. Обычно она рассредоточена по подворьям стукачей. Сын этого сексота, работает под Конотопом. Брат неохотно об этом говорит, как и все оставшиеся в селе жители.
- Нэ трогав бы його? – Просит брат. – Хиба вжэ забув, як тобы доставалось?..
- Они даже сейчас пытаются достать меня. Мачульского, вот, натравили... Как будет правильно его фамилия: Мачульский или Мачусський?.. Тоже сексот!  Только не бежи доклатывать об этом Шику... Надоедает мне эта шпионская возня...
- В шпионах ты сыльно розбыраешся! – Неожиданно, говорит брат. – Мало ты получаеш од йих...
- Это только издержки, - говорю я. - Хочу жить свободным человеком. А они, вот, село угробили. Бывших колхозников оставили у разбитого корыта. Остались только мифы…
- Мифы, для ных, святэ! - Соглашается брат.
Я развиваю эту тему. Пытаюсь что-то вспоминать, но брат грубо обрывает меня:
- Да нэ так воно всэ було! - И начинает рассказывать, «як воно всэ було»: - Був у тэбэ двоюродный брат, який давно ужэ помер, и якого звалы, по улычному, - Гагарином... Гагарин робыв з Калачевським на картопляному комбайни... У Гагарина попала пид шкив пучка. Пучка розщавлена, з нейи кров тэчэ, а Калачевський, каже: «Тырпы, Гагарин, ризать шкив не буду, бо таких рэмнив в сози нэма!». Сам Калачевский, - продолжает брат, - був родом из Литвиновычив, змалку войовав у Ковпака, в Спадщанському лиси... З цього сэла пошло багато в партизаны… Так шо до крови и подвыгив Калачевський був готовый…
- А его Мака? Вона в детстве тоже за нам гонялась...
- Його жинка? Ни! – говорит брат. – Вона нэ була в партызанах. Мака, була з Хижок…
Разговор переключается на его сына, Витальку.
- Нэ з ким нэ балакае. Нэ з ким нэ дружить. Нэкуды гулять нэ ходыть, - жалуется брат. – Бо, наверное, бойиться?..
- И зовсим, я нэ боюсь, - огрызается его Виталька. – А, з кым мэни гулять? Нэ буду ж я тэрэвэныть з Рыжим и тобою? Колысь той схватыться за ныж, и нэкому тодди нэ поздоровыться. Нэдавно вын знов «билочку» «ганяв» по селу. Шо з таким можно часамы обсуждать, сыдячи за столом?
- Рыжий мыни помогае, - говорит брат. - Ось колы будэш жить сам, тоди й побачиш, як обходыться в сэли без людей.
- Обыдусь, - твердо уверен его сын.
- Ты уже одын раз доглядав бабу, як дядько пойихав… Клубныку выращував… Той же Рыжий вскочив в хату…
- Вын тодди бигав по селу, - признается племянник. - Кинувся з сокирою на Шурея...
- И нэ один вын один такий в сэли, - встряет в розговор жена брата, Нина. - Он Володька нэсын покойного Бандера, Охонька да брат сувыдового примака з Камэня, шо ужэ отсэдив за убивство… Примак такий скромный да тихий був на вид… Заробылы воны, десь, трохи грошей... Примак, кажэ, шо: отдайте мойи гроши, да я и пойду додому… А ци, двое, «Ни!», кажуть, разом робылы, разом и пропьем… Той, тыхоня, нечого нэ сказав…А тоди, взяв молоток, и пробыв обом головы... Пыдпалыв хату, та й пошов додому, як нэ в чом нэ бувало... Добре, шо Охонька отямывся, да вылиз из дыму… А так бы й судыть никого було б...
- Сувыд всегда был авторитете. Сделал пиар свояку, - припоминаю я. – Кстати, его сына уже судить не будут? В прошлый приезд, рассказывали, что он, вроде, машину у какого-то дачника упер? С лесом попался?..
Брат умолк. Детей сексотов и стукачей, в этой системе, как и в стране Советов, по установленной спецслужбами традиции: не обсуждают, не судят и не сажают. Чтоб я, как бы, не возвратился к этому разговору, брат тут же поспешил заполнить возникшую паузу, информацией о том, что недавно в тюрьму попала Маркиза, попавшаяся на том, что, во время пьянки, воспользовавшись тем, что подруга, Парасина, уснула, сняла с нее золотые сережки. Кто-то же должен сидеть в колониях и тюрьмах, давая работу труженикам пенитенциарной системы...
 
…Утром, мы отправляемся с братом в Конотоп. Он держит путь в районный центр по своим делам; я дальше, на Киев. Километров 30, за окном автобуса, спешат неухоженные поля бывших колхозников. Некоторые куски имеют черный вид обработанной пашни, остальные бурый цвет сухой травы. Проехали несколько сел. И,только перед самим Конотопом, - в Сахнах, - на засеянных пажитях, можно было узреть контуры грядущих реформ. Такими черепашьими темпами, бредет украинское село по ухабистому пути реформирования. Сколько еще придется питаться гречкой из Китая, и египетской картошкой?..