Она отложила свою личинку под утро. Незаметно и безболезненно ввела её под кожу, где-то у левого виска, и беззвучно просочилась в неплотно закрытую форточку. Нет, я не видел взмахов черных крыльев и тусклый блеск яйцеклада, – если вы хотите это спросить. Но туман, выдающий её движение, застыл серыми брызгами в пространстве комнаты. Я вижу его отчетливо, правда, только издали. Попытка разглядеть внимательней, увидеть отдельные капли боли, вызывает приступы тошноты, и я отказываюсь от своих намерений.
Личинка – тонкий волос ришту, зашевелилась под кожей. Это еще не боль – просто ожог, капля кипящего масла, моментально остывающая и падающая снова. Червь движется, описывая концентрические круги, обжигая височную кость. Его тело увеличивается по мере выедания ходов-лабиринтов под волосами. Он задевает увеличившимся хвостом глазное яблоко. Оно начинает пульсировать, сначала медленно, почти неощутимо, потом – все сильнее и чаще. Глаз распухает, но его зеркальное отображение не изменилось. Стоит лишь закрыть глаза, вбиться головой в подушку, тщетно надеясь замедлить движение червя, как биение возобновляется с новой силой.
Зародыш боли растет. Червоточины для него полигон, стартовая площадка космодрома. Запуск ракеты, ослепительное пламя, вызывающее неподдельное страдание, объявили новое действо – трансмутацию червя. Из волоска электрической нити, прожигающей зрение и слух, он приобретает новую, ужасающую форму. Теперь боль – жирная, полупрозрачная личинка, опарыш; под его судорожно сокращающейся поверхностью проступает нечеткий рисунок внутренностей.
Тварь наполнена силой, она проедает одним рывком черепную кость и, как удар гигантского колокола, ныряет внутрь головы. Раздвигая складки мозга, червь обустраивает себе гнездо, шевелится, перетекает, цепляя нервы. Череда вспышек высвечивается на веках закрытых глаз. Появляются все цвета спектра, все формы – круги, кляксы; молнии вспыхивают, прорезая видимое пространство. Фигуры наползают, пожирая друг друга. Цвет стает запахом и звуком, все чувства отвратительны, играет фуга рвоты.
Структура черепа изменяется каждую секунду. Как леденец, упавший в горячую воду, он становится губчатый, поролоновый. Сдавливаю виски одной рукой. Удивительно, но пальцы щупальцами обтекают всю голову. Череп уменьшается, становится хрупкий и, наконец, исчезает, смытый эманацией – ядовитой слюной поселившейся там чужого. Упругий шар головного мозга пульсирует, вторя биениям червя.
Швыряю во врага горсть химикатов. Творение людского гения – анальгетики третьего и четвертого поколений. Плод обезумевшей фантазии затихает в коконе страдания. Лишь тихонько звенит колокольчик – напоминание, скрытая угроза. Иногда оно шевелится, насквозь пронзая тело рубчатым штырем. Иду на кухню, пью крепкий кофе. Ненадолго стает легче, озноб отступает. Уже не страшно дышать полной грудью, не боюсь рывка поселившейся дряни. Это пока оно задавлено аптечным дурманом.
Время идти. В плетенный из лозы ковшик кладем пасочку, кусок хрена, масло в стеклянной масленичке без крышки, полкольца домашней колбаски. Плотно упакованную массу еды пересыпаю по-современному разноцветными яйцами. Вроде все на месте: еще раз смотрю в зеркало – побритое лицо, очки-хамелеоны скрывают удивленный страданием взгляд, воротник свежей рубашки выглядывает из-под асимметричного рисунка пуловера. Едем в церковь, старое-престарое строение, радующее разнообразием колокольного звона студентов биологического и геологического факультетов, тоскливо зевающих на парах.
Мои пошли святить продукты. Я стою напротив церкви, разглядывая лепнину, рекламные вывески, прохожих. И вот оно – чудо! Серые клочья облачков, низких, но не предвещающих дождя, испаряются под взглядом светила. Дома, церковь, машины – все вспыхнуло красками. Плоскости приобрели рельеф. В воздетых руках вышедшего из храма батюшки золотом горит крест. Через улицу доносится пение. Червь умирает. Я – воскресаю.
Может вечность рядом? Разорванный яростными титанами Дионис-Загрей все-таки сохранил свое сердце, возродился, дал людям радость молодого вина, шествия с тирсами, вакхических празднеств людского младенчества. Сумрачный Осирис усмехнулся в египетском Элесиуме; расчленяющая злоба Сета была бессильна – он жив. Преисполненный страданием, любовью и гневом Иисус – он был как мы. Его одежды разорваны и разделены. Под терновым венцом глаза залиты кровью. Но они смотрят на нас, они живы. А значит – Христос Воскрес!
