Ночь с маху ударила в лицо. Чернильным плевком испуганной каракатицы, закручиваясь локонами младшей из Горгон, затянула мир драгоценной катарактой из оникса и жемчуга. Всполохи света в океанической толще, рожденные солнцем и водой, исчезли в непроницаемом шелковом свертке. Ночь поглотила звуки, тщательно обернув их своей материей.
 
Пытаюсь схватить ее, почувствовать хотя бы кончиками пальцев. Остальные органы чувств ночь уже забрала, залила вязкой массой, засыпала мельчайшей безвкусной сажей. На ощупь казалось, что она не шелк – скорее бархат. Но почему он покрывает руки пыльцой с крыльев ночного бражника? Это не ткань, нет, ночь – магическая пыль, паутина, творение фантастического насекомого.
 
Это паук, титанических размеров, мириадоногий; с неописуемой скорость он заткал все обозримое пространство тончайшими нитями, поглотившими любой свет. Их тонкая вязь, несущая заклятье нелюдской мудрости, всосала мир звуков. Рывками пытаюсь сорвать вцепившуюся, прилипшую к коже и волосам паутину глухоты. Кажется, что ночь не сопротивляется; движения становятся гладкими, как траектории астероидов, миллиарды лет огибающих Землю. Они знакомы с ночью-пауком; они застали его рождение, учили его ремеслу.
 
Паук снисходительно смотрит неисчислимыми глазами. Он может быть страшен. Он способен остановить любую жизнь, забрать дыхание, заставить сердце биться так громко, что звук разрывает легкие. Кровь липким фонтаном заполняет внутренности, они тяжелеют, разбухают отвратительными буграми, которые прорываются, фонтанируя бурыми сгустками и сукровицей. Сейчас ему все равно. Не любопытно, нет – он видел такое столько раз, что число этому – всегда.
 
Ощущаю – паук навечно прикован к Солнцу, они вместе появились и так же как сиамские близнецы, объединенные цепью существования, вместе исчезнут. Позже чем мы, наверное. Знаю – от него можно убегать. Всю жизнь двигаться и никогда не почувствовать касания его невесомого творения. Это была бы удивительная жизнь, неповторимая в своём уникальном безумии. Свет, ежеминутно пронзающий кожу, дневной сон, удивляющий грезами в изломах хрусталя. Самолет, это сейчас; потом ракета, может телепортация, не знаю – червоточины времени, что-то вообще неописуемое; все равно – это жизнь искаженных чувств и мыслей. Почему бы и нет!
 
А жизнь сейчас? Неумолимый взмах маятника-секиры не разрезает путы жертвы, а открывает врата ночи. Как полоумные в ожидании его прихода мы смотрим на часы. Цепь существования, бряцая звеньями, оттягивает Солнце за порог горизонта. Входит ОН! Это ли нормально? Ночь – время искажений и иллюзий, час маньяков и психопатов. Час безумия.
 
Паук ночи отбирает разум, неслышно касаясь затылков своими членистыми лапками. Без устали он выбирает мысли, скручивает их, превращая в ткань паутины. Это они – наши мысли, взятый напрокат разум, творит магию нитей. Он лепит их к воздуху и к вещам, угловатым неуклюжим человечьим артефактам. Предметы, днем молчаливые и неподвижные, начинают оживать.
 
Паутина ночи не дает им разума, передавая ничтожную крупицу псевдожизни. Они начинают трансформироваться, менять свою геометрию, искажать пространство вокруг себя, вливая в него еще мрака. Это больше чем черный – идеально черный, пожиратель сущего, ненасытное зияние черной дыры. Движения их неощутимы, минимальны, любопытная улитка на виноградном листке – спринтер по сравнению с ними. Но им понятно тепло, они тянутся к нему; лишенные понимания стремятся к ощущению настоящей жизни. Нити, сотканные из разумов, не могут подарить им его, ведь вторые их концы закреплены в материи небес. Там они излучают разум, наполняя им вселенную Логоса.
 
Несчастные игрушки из безумной шутки творца! За что им такое покарание? Может они души младенцев, воздетых на копья варваров, затаптываемых верблюжьими копытами в пыли и укоре страха? Или отрубленные руки базарных воришек, вышвырнутые с повозки палача на смрадную городскую свалку. Глаза телят, с прожилками крови, которые столетиями недоуменно таращатся с базарных прилавков? Кто бы они не были, жалость сковывает тело. Прощаю их за вкрадчивые и грубые прикосновения, за жажду жизни, которой у них никогда не будет. Прошу у них прощения за свою жизнь. Сожаление наполняет ладони, и я расплескиваю его.
 
Жалость неожиданно разъедает ткань ночи. Как горящий манускрипт, она скрутилась в старческие седые кудри, растрескалась и рассыпалась в прах. Паутина сорвана! Удар тишины ужасней грохота столкновения галактик. Слышу ночь, вижу глаза ее творца – демиург почтил меня своим присутствием. Очи, что раскиданы в хаосе по всему небу, смотрят всюду и нигде, ничего не видя и замечая все. Рождается понимание – демиург тоже лишен разума. Открытие потрясает…
 


К чему все это? Ночь-паук, загадочное копошение великанов, сети, улавливающие свет, ожившие артефакты, лишенные разума и души, безумие творца.… В Украину пришла темнота. Мы зацепенели. Пришел ужас ребенка перед неизвестностью тьмы, желание отвернуться, заткнуть уши и до боли сжать веки, впечататься лицом в подушку забвения.
 
Страна как часы, механизм которых подвергся атаке шизофреников. Они истыкали его отвертками и перфораторами, плевали слизью в тонкие колесики и вырывали пружины. Маятник снует как отравленная крыса, часы отбивают бесконечный похоронный марш. Под их бой гладь вселенского болота исказилась бурлением, обмотанные бинтами полусгнивших водорослей, раздутые от гноя, мертвецы всплыли на поверхность. Схватившись обрубками рук, они пляшут в зловещем хороводе вурдалаков. Синюшные пролежни покрылись рваными дырами разложения, из них сочится болотная жижа.
 
Они тянут свои руки, нет – щупальца, псевдоподии! Трупы приближаются, раскачиваясь и завывая, ужасный запах сбивает с ног, заставляя прижиматься к земле. Не бойтесь – это сон! Иллюзия, навеянная бездумным пауком, заложником мироздания. Ткните в ткань призраков – рука пройдет насквозь. Тени не сопротивляются, не могут; они облепляют, приклеиваются жвачкой к подошвам, тащатся за вами. Они – альтер эго света, неизменные его спутники, уходящие в полдень.
 
Повернитесь, откройте глаза, рассмотрите их. Нелепые восковые фигуры, бутафорские клыки, кровь – томатный сок. Неумело слепленные маски, грубо и наивно размалеванное папье-маше – вот арсенал для запугивания детей. В завываниях слышны прокуренные голоса актеров – опустившихся постояльцев кочующего балагана. На ярмарочной площади разыгрывается старый, давно опостылевший спектакль. Его никто не смотрит, лишь редкие зеваки ковыряются в носу и плюют шелухой семечек в пыль. Лицедеи играют сами для себя. Ничего, к утру балаган свернет выцветшие шатры и уедет. Надеюсь – навсегда.
 
А пока – стоит ночь. Я не сплю, вглядываюсь сквозь мрак, ожидаю…