Он отрепетированным щекатило проникал через телевизионный экран в святковые осели. Каждая реплика — гипноз маньяка, в каждой улыбке — предвкушение оргии: эх, шановны украинцы, щас как защекочу! И улыбался изобильно приставленным факам. Народу нравится — увещевали политтехнологи, рейтинг растёт — мурлыкала молодая жена, склероз которой постоянно возвращал её в счастливые мгновения первой брачной ночи. Приходил кум танцующей походкой преданного сенбернара, картаво поскуливал, ласково потискивал руку, не отпускал, пока не вылижет. Его трепетное рукопожопие вызывало слёзы умиления: на конфетку! Пёс подхватывал налету и, благодарно виляя хвостом, уходил метить фигурантов коррупционных расследований. Звонил шеф (ещё не фсё пропало!), сватал своего кума, шутил — говорил, что поддержит на выборах бабушку с политическими признаками дедушки. Его искромётный гумос приятно тонизировал после выхода из окружения. В Черкасском котле с ним хотели сделать нехорошее, но он героически вырвался. Неблагодарные! Что они вообще знают о коррупции! Как они могут посягать на святое! Когда хороший парень хорошо просит, разве можно ему отказать. Ему хотелось всего лишь, чтобы его любили: таким, какой он есть. Он специально с понедельника стал жить по-новому, но мало кто смог его понять, вернее поняли, но не только лишь все, и то — по-своему. Праздничные банкеты с фаршированными апперкотами, кроликом с капустой, молочными свинарчуками приносили ему временное отдохновение. Тогда ему хотелось обращаться к народу с вкрадчивыми и нежными лобссаниями. Он становился на трибуне, комкал похмельной рукой камуфляж в области фляжечки с виски и просил пробачення. Шановны украинцы ему не верили, Станиславский — тоже. Остальные делились на тех, кто всё знает, и тех, кто не хочет ничего знать — не видит альтернативы, не слышит криков о помощи, не чувствует боли окровавленной Украины.