Машенька сидела за лакированным столом в стиле "жлобский хай-тек". В нем же было выполнено и само помещение, в котором происходили съемки нового вирусного видео под названием "Прахдед". Видео должно было взбудоражить самые потаенные уголки души и вызвать бурную негативную реакцию у зрителей. Съемками занималась молодая компания маркетологов, успевшая осуществить не один удачный проект.
 
Око объектива было направлено на бледное лицо девушки, невинность которого подчеркивали две аккуратные косички с ленточками цвета флага России. Девочка волновалась, отчего еще сильнее стискивала урну, украшенную слегка агрессивной хохломской росписью. От переживания руки ребенка потели, а урна казалась теплой, словно прах в ней еще не остыл.
 
- Так, - сказал молодой Креакл с щеголеватыми усиками, режиссер и сценарист данной вакханалии. - Сейчас ты аккуратно высыпаешь прах на стекло и начинаешь водить по нему пальцем. Говоришь: "Это мой дедушка Душевный Феликс Семенович. Точнее его часть из этой урны. Он родился в 1929 году". Готова? Начали.
 
Креакл включил камеру и махнул девочке рукой.
 
Девочка бережно высыпала прах на поверхность подсвечиваемого снизу стекла. Повторив необходимую фразу, она провела пальцем по праху и оставила число "1929".
 
- Стоп! Снято! - крикнул режиссер. - Умничка. Только больше эмоций, больше любви к праху. А теперь скажи...
 
Маша внимательно слушала указания, сидя на стуле и покачивая ножками в разные стороны. Ей было тяжело понять смысл действа, но внутрь закрадывалось чувство подозрительной важности происходящего. Что-то многотонно ценное было положено на её хрупкие плечики. Невольно она сунула палец с прахом в рот. Она не почувствовала вкус праха, лишь неприятно скрипело на зубах. Она вдохнула. Удивительным образом от носа в мозг прорвались запахи сирени и тюльпанов, которыми пахла её бабушка. Она вдохнула еще и еще, закрыла глаза. Запах опьянял. Ароматы уносили её в пустые пространства спокойствия. Из умиротворения её вырвали тяжелые запахи машинного масла и солярки, которыми пах дедушка. Не открывая глаз, Маша рефлекторно закрыла нос пальцами. Но тяжелый дух не исчезал, пока не сменился на парфюмы моря и сосновой рощи. После них финальным аккордом легли благоухания советских духов, витавших вокруг её матери, благие уханья советских духов, советских духов, духов, дух...
 
Машенька оказалась среди огромной толпы торжествующих людей. Все они были солдатами-красноармейцами, только-только вернувшимися после взятия Берлина. Грязные зеленые гимнастерки, исцарапанные каски и помятые фуражки. Антрацитовые от грязи и палящего солнца лица с беззубыми улыбками, украшенные шрамами, ссадинами и окровавленными бинтами, словно выточенные из гранита, широкие, но тощие скулы, обветренные высушенные губы, похожие на чернослив. Они смотрели на огромный красавец-самолет, ласкаемый солнечными лучами. На землю спускался трап, возле которого реяли красные знамена победы. Маша взглянула на себя. Она уже не была, да и не чувствовала себя прежней девочкой, а скорее настоящей пышногрудой женщиной. На ней была надета белоснежная блузка, на шее был повязан синий платок, а ноги были скрыты от глаз окружающих длинной синей юбкой в красный горошек.
 
- Машенька, - на плечо Маши упала тяжелая мужская длань.
 
Маша обернулась и опешила. Возле нее стоял молодой красногвардеец, в котором она узнала своего прадедушку Феликса. Она его помнила по черно-белым фотографиям, сохранившимся у её дедушки в старой шкатулке с навесным замком. Вытянутое исхудавшее лицо с длинным носом, глубоко посаженными зелеными глазами и хитроватой, но в тоже время добродушной улыбкой. Он крепко обнял ее и влажно поцеловал в губы. Маша не знала, как отреагировать, она боялась ответить взаимностью, даже обнять его в ответ, ведь это же был ее родной прадедушка, кроме того, её тело охватили чувства, не переживаемые ранее.
 
- Танечка, ты ли это? Словно духа святого увидала.
 
- Я.., - маленькой Машеньке было тяжело продолжать эту взрослую игру, но она понимала, что соврать легче, чем все объяснить. Она мыслила по-другому, она оценивала ситуацию по-взрослому и понимала, что надо принять свою роль, пока окружающий мир преподносит сюрпризы. Несмотря ни на что, эта реальность воспринималась как своя, словно она прожила в ней уже не одни год. Словно и никогда не была она маленькой Машенькой.
 
- Смотри, Танечка, - Феликс показал в сторону трапа. – Это ОН.
 
ОН медленно и слегка неуверенно опускал ноги на ступени. Весь ярко сияющий под голубыми небесами в своем белоснежном мундире. Скромное загорелое лицо с прищуренными глазами, полными житейской мудрости. Щеточка усов над пухлыми сжатыми губами. Массивный нос, вдыхающий весь воздух мира сразу. Шея, вытесанная плотниками из векового дуба. Товарищ Иосиф Сталин собственной персоной.
 
Толпа оживилась. Послышались возгласы радости. Гордость и ликование, счастье и блаженство. Тысячи голосов разлились сладкой патокой в воздухе.
 
- Товарищи! Этот знаменательный день, может, останется, а может, и не останется, но будем надеяться, что все-таки останется победоносным стягом в головах людей. Может, он осядет на морском дне, а может, вихрем пролетит над бархатными травами Советской родины. Ударит молотом по наковальне истории. Доменными печами согреет сердца людей. Глубокой шахтой расковыряет плодородную землю. Бронебойным снарядом прорвется сквозь затуманенный взгляд рабочего человек. Станет коваными воротами, охраняющими поместья партийного аппарата. Свинцовым занавесом. Свекольным самогоном вечного соглядатания в экстатическом угаре.
 
Толпа сошла с резьбы. Мужчины рвали на себе гимнастерки и оголяли покрытые черными, похожими на колючую проволоку, волосами груди. Женщины задирали вверх блузки, демонстрируя перси главному мужчине в стране. Иосиф задумчиво пожевал правый кончик своих пышных усов.
 
- Мне... Мне... - Сталин замялся. - Нам надо пробовать реальность только с адекватной стороны. Вскрывать пригодностью гнойные очаги солипсизма. Сверлить разумом мрачные уголки метафизики.
 
В тени самолета, одетый в красный костюм поверх белой рубашки, в широкополом сомбреро, с черной повязкой на одном глазу и накладными усами, находился известный диверсант рейхстага Отто Скорцени. На поводке, привязанном к запястью, он держал медведя в розовой юбке и майке. В руках его находилась испанская гитара. Сегодня Скорцени изображал цыгана-марьячи с латинским привкусом. Отто спецслужебной чуйкой мог прощупать предпочтения Сталина, о которых тот никогда не говорил открыто. Он блестел стекляшками своих хищных глаз и медленно ударял длинным ногтем большого пальца по струнам, напевая:
 
"Bésame, bésame mucho
 
Como si fuera esta noche la última vez
 
Bésame, bésame mucho
 
Que tengo miedo perderte, perderte después".
 
- И вот, товарищи, даже сейчас мое "Я" старается оценить ситуацию трезво, в то время как автор, изображающий меня на бумаге, тщетно копирующий Мо Яня, пытается всячески меня забрать от вас в глубины бессмыслицы и бреда. Доколе? Трепет материального мира перед величием диалектики вечен. Они будут стирать нас ластиком, топтать нас ногами, комкать и выбрасывать в мусорник истории, а то и вовсе оставлять в глубине души. Но волны революций пройдут и сгладят остроконечные камни сознания.
 
Повисла тишина. Люди стояли молча и смотрели на лидера с открытыми ртами. Собравшиеся начали один за другим медленно хлопать в ладоши, темп аплодисментов возрастал - и вот уже вокруг звучали бурные овации.
 
Сквозь передний ряд толпы вырвался одетый в грязные лохмотья, с грязными кучерявыми волосами и безумными глазами, вонючий беззубый Старик.
 
- Наааааашш, - прохрипел Старик.
 
- Наш, - подхватил сержант.
 
- Наш, - проговорил прапорщик.
 
- Наш, - воскликнул полковник.
 
- Наш, - выдохнул моряк.
 
- Наш, - сжал кулаки пролетарий.
 
- Наш, - заплакала домохозяйка.
 
- Наш, - перекрестился батюшка.
 
- Наш, - крикнула в восторге Маша и поцеловала прадедушку.
 
- Наш, - сказал на ломаном русском Скорцени и содрал со спины медведя еще один слой поддельной шкуры. К шкуре был прикреплен подаренный самим Адольфом Гитлером именной маузер. Отто хватко взялся за оружие, нацелился на Сталина. - Ich bange nicht mehr ums Leben, sondern verthue es, - выкрикнул диверсант и выстрелил.
 
Из дула потянулась вверх сизая дымка. Возле сердца на груди генсека выступила полоска желто-зеленого гноя. Вождь схватился за рану и прошептал: "А чаю выпить не с кем". И умер.
 
Машенька подошла, держа за руку Феликса, к трупу Великого Кобы. Казалось, что время и народ вокруг остановились в безмолвной тишине. Она знала этого человека минут десять, но уже сумела восхититься им. Странное есть в душе русского человека - slavus sclavus. Блеклые мертвые глаза Кобы отдавали горным холодом, набатом били в душе и горячим вином оседали в желудке. Он заманивал и топил в них. Маша уже плавала в том глазном ветре, переводя взгляд на гнойную сердечную рану. Снова на глаза и снова на рану. На горный воздух и кристальные реки. На желтый вулканизующий пудинг, заливший большую часть белоснежного кителя. На пушистые катыши облаков, проткнутые скалистыми пиками. На зеленые реки с кораблями засохшей крови.
 
Маша собрала во рту вязкую слюну и плюнула на лицо вождю. Водянистое и пенистое осело на усах диктатора, постепенно начало стекать с них и капать в приоткрытый рот. За Машей то же самое повторил и Феликс.
 
- Пошли отсюда, Таня, - сказал Феликс.
 
Не успели они развернуться, как за спиной уже стояли тысячи сограждан готовых повторить поступок пары - плевать без передыха. Они работали желваками и языками, мышцами агрессии, горя и умиления. Они собирали и катали, чтобы плюнуть со всей горечью и обидой за то, что оставил отец, оставил на произвол судьбы, на произвол империализму и всемирному процветанию. Плевали каждый от старого до малого. Были и слабые плевки, а были и такие, что гордость брала, прямо топили они тело генсека. Машенька наблюдала и дивилась. Слюней было так много, что уже и труп пропал из виду, лишь нос кое-как оставался на плаву. Маша не заметила, как по колено была погружена в секрет. Её охватил страх и паника от собственного творения. Она, держа Феликса за руку, пыталась выбраться из толпы, которая становилась все больше и больше, пока и вовсе не перестала представлять собой однотонную темную массу. Лица теряли контраст, смазывались и накрывали черную людскую жижу светлым кремовым слоем. И крем извергал секрет, проникал в угольное начало и, смешиваясь со всем воедино, топил Машу. Она пыталась держаться на плаву, но жижа подкатывала ко рту и тянула тело вниз. Волнами затекала в нос и слепила глаза. Маша уже не чувствовала рук Феликса. Тот лишь улыбался и даже не сопротивлялся массовой стихии. Он готов был уйти, готов был погибнуть под волей толпы, но только с Марией.
 
- Феликс! - крикнула Маша.
 
- Та-ня, - проговорил Феликс и ушел на дно, забрав с собой Машу.
 
- Ма-ша, - проговорил Креакл, маша сценарием перед Машей. - Ты здесь? Ты меня слышишь?
 
Маша оглянулась по сторонам. Маленькое сердечко набирало обороты, а ладошки прилипали к лакированной поверхности стола. Хрупкое тельце пытались вывернуть наизнанку позывы рвоты. Ей было тяжело переживать весь этот бешено сверкающий опыт сознания. Находилась она все в том же кабинете, куда изначально её привели для участия в съемках. Все тот же щеголеватый балабол и пустышки-ассистентки. А так же пугающее механическое зеркало души, записывающее каждое движение ребенка.
 
- Давай, последний рывочек, - кричал Креакл. - Скажи: "Ради деда ветерана - плюнь в кремлевского тирана". И плюнь на портрет.
 
Маша сказала и... Перед ней уже не было праха дедушки, а находился портрет с улыбающимся и доселе неизвестным человеком. Что-то было в нем дьявольское, высосанное из инфернальных закоулков мира сего. В его отмытой оболочке проглядывалась рассыпающаяся ложь дивного нового мира. Костюмированный Люцифер, играющий на свирели человеческих жизней. Маша плюнула. На месте попадания образовалось влажное пятно, тянущее за собой дешевую полиграфическую краску.
 
Москва была украшена плакатами "Доплюнем и переплюнем Америку", на которых офисные сотрудники стояли рядом с рабочими и крестьянами. Вместе они прикладывали ладошки козырьком ко лбу и улыбались, словно высмеивали жизнь современного Запада. Их губы были вытянуты в трубочку, а изо рта вылетали смачные плевки, которые дождем опадали на карту США. На Красной площади собралась многомиллионная толпа. Люди образовывали две колонны, между которыми существовал проезд. Рупоры на столбах вещали "Оду к радости". Каждый на площади был одет с иголочки. Для ветеранов государство выделило прекрасные синие мундиры, обшитые золотой нитью, а для пенсионеров - темно-зеленые костюмы. Это был важнейший народный праздник, когда свобода народного духа помогает шлифовать уровень жизни, насыщать проматывание бытия и, конечно же, на славу повеселиться.
 
"Ода к радости" заиграла громче. Музыка обнимала мокрые от духоты тела, заставляла их медленно качаться в такт, напевать струнные партии, тяжело вдыхать и выдыхать. Толпе присвоилась динамика. Она закачалась. В это время в проезде появился один-единственный черный автомобиль. Машина остановилась перед началом колон, из люка на крыше высунулся маленький человек с крохотными ручками и ножками, но невероятно хищным, вытянутым лицом, на котором находились острый нос, тонкая линия рта и узенькие глаза. Именно его и видела Маша на плакате, что лежал перед ней. Человек выпрямился во весь рост, начал плавно приветствовать руками окружающих. Автомобиль тронулся. "Ода к радости" глушила. Заликовала толпа, полетели один за другим плевки.
 
- Спасибо вам, - кричали люди.
 
- Спасибо за свободу, - кричала толпа.
 
- Спасибо за радость, - кричал народец.
 
- Спасибо за заклание, - кричал коротышка.
 
Летели плевки и оседали на Правителе. Один за другим, один за другим. И Коля плевал, и Миша плевал, и Толя, и Паша, и Жора, и Наташа, и Саша, и Любаша, и Степаша, и Гриша, и Малаша, и Аркаша, и Даша, и Андрюша - тот, который эмигрировал и вернулся назад.
 
___________________________________________________________________________________________
 
А еще я выпустил книгу, вобравшую в себя лучшие мои сумасшедшие рассказы. Всем спасибо за то, что помогали, читали и благословляли. Благодаря вашей поддержке мне выпала возможность подарить этому миру частичку постмодерновости. Что в ней? Сатира на украинскую политику и социум времен Майдана и после него. Несколько фантастических рассказов. Несколько эссе и одно объемное интервью с людьми, которые были центральными элементами украинско-российской войны. Много моментов являются крайне антиправительственными, антироссийскими и гадкими. Поэтому меня Шерманом и называют. Попки горят сладко и гадко.
 
Книги свежие, хрустящие, сочные и полномасштабные. Кто хочет помочь автору, тот может купить. Для связи пишите в лс на фейсбуке: https://www.facebook.com/sherman.drozd