Те, кто молил власти в январе "отдайте приказ!", сейчас проклинают тех, кто требует отдать приказ уже в июне. Кто раньше сочувствовал укрепленным за бетонными блоками при поддержке водометов военнослужащим, теперь под носят еду и воду блокпостам уже у своих подъездов, в своих городах. Мы, кто возмущается нежеланием властей нас слышать, кричим сегодня "никаких переговоров с террористами!". Тех, кто раньше видел США и Европу виновниками всех бед, мы теперь называем путиноидами, ватниками или совковым мусором.
Удивительно, как быстро мы способны менять эти роли. Как по-другому мы начинаем воспринимать убеждающую силу насилия и жестких действий, окажись власть распоряжаться подобными методами в наших руках. Вполне осознавая совершенно разные причины и главные источники протестных движений тогда и сейчас (мы ведь уже знаем, что значат и кого обозначает эти "тогда" и "сейчас"), осознавая основной контингент и более-менее реальное влияние иностранных акторов, я пытаюсь говорить только о языке силы как теперь уже нашем неотъемлемом атрибуте, да просятся мне эти постоянные разделы на "мы" и "они". Было оружие в руках врага - мы молили к нам не то чтоб прислушаться, но хотя бы выслушать и не применять силу. Когда оружие оказалось в наших руках, то логика наших действий (желаемых или реальных) и общая риторика не стала отличаться от той, другой, "тогда". Язык силы оказался единственно верным способом разрешения проблем.
Не претендуя на какую-либо определенную концепцию разрешения проблем на востоке, я предлагаю посмотреть на нас же самих, на то, как мы изменились. Уйдем в сферу фразеологических оборотов, языковых приёмов и дискурса в общем, и мы поразимся тому, как изменились мы сами. Как изменились наши фразы о гордости по поводу того, что за все время независимости мы не имели опыта характерных России да и постсоветскому пространству в целом конфликтов на политической почве, как эти пацифистские призывы переросли в требования "путём хирургического вмешательства остановить метастазы, пока они не разрослись по всему организму". Ещё раз, здесь не претендуется на обоснование лучшего выхода/разрешения проблемы.
Это - взгляд на себя самого как на спроецированных Нас. Взгляд на те страшные изменения в собственном нашем поведении, в нашей риторике. Каким я стал требовательным и почти непримиримым. Как я чётко рисую себе образ врага. Как обобщаю и с каким усердием пытаюсь поверить информации, выходящей за рамки главного потока, при том кажущейся со стороны довольно достоверными фактами. Как, в случае продолжения этой трансформации, буду одним из первых, кто будет требовать казни виновных по всей строгости закона.
И всё это мне напоминает тех, кто живет по соседству от моей страны. Которые, как я считаю, в подавляющем своём большинстве считают мой народ либо неполноценным, либо неспособным иметь собственное сильное и суверенное государство (здесь даже слово "сильное" вышло на первый план). Не враг ли я сам себе в таком случае? Не враги ли мы все сами себе, если опять же прибегнуть к обобщению? Поражаюсь, как в этим страшных переменах мы до боли друг на друга похожи. Кто-то написал, что в довоенное время сербы были для хорватов друзьями и родственниками, а потом вдруг оба стали друг для друга "собаками, которых нужно резать и вешать".
О широкой поддержке этих стремлений изменить себя и говорить не приходится. Тогда или хотя бы удержать эту подверженность изменениям? Где найти эти точки соприкосновения, которые заставили бы прислушаться к силе слова, а не оружия? Сейчас никто никого не услышит. Все попытки и "просветительские" инициативы начала марта (тогда-по отношению к населению Крыма), всё это провалились и не вспоминается. Нам сложно найти язык с другими. Может, стоит попробовать найти разрешение этой проблемы сначала в самом себе? Убрав из оборота явный + и - , не реагировать на раздражат ели только красной и зеленой лампочками. Это ни в коем случае не призыв. Самое плохое и безответственное - давать советы. Это вопрос. Который, уверен, задаёт само себе всё большее количество людей.
