Развлекательное воскресное чтиво.
Несмотря на то, что в Украине не все благополучно с точки зрения мира и спокойствия, иногда, чтобы жители дурдома не сильно колошматили друг-друга словесно, необходимо почаще улыбаться, вспоминая хорошие моменты своей жизни, изгоняя этим из себя болячки пессимизма. Да и молодым будущим пациентам ДД такой метод лечения не помешает. А произошло эта история со мной чуть больше пятидесяти лет тому назад.
АППЕНДИКС
Надо же было такому случится, когда восемнадцатилетние года твоей жизни выпадают не на тот день, который планируют родители, а тогда, когда его случайность бытия выпадает на интересный день.
День рождения мой выпал на Спас, религиозный праздник, 19 августа. Но получилось так, что 17 августа я был наказан командиром части, за свой злобный язык, гауптвахтой на 10 суток. Согласно воинскому уставу арестованный, в случае болезни, освобождается от наказания, Зная об этом, у меня срочно заболевает аппендикс. Я искренне надеялся, что пребывание мое в санчасти и освобождение от наказания, сделает радостным возвращение в часть, к продолжению службы в родной роте с друзьями и сослуживцами, и продлит праздник Спаса, и мой день рождения, одновременно, почти как в кругу семьи, т.е. через два дня.
В 10 часу вечера, после показа своим охранникам, якобы большие боли в области живота, я был препровожден в медсанчасть и осмотрен майором медицинской службы, у которого, по стечению тех же житейских обстоятельств, случился день рождения, выпавший на 17 августа, да еще и к концу его дежурства. Сквозь туманную занавеску мутно-прищуренных глаз на меня взглянуло очкастое, гиперболоидное изобретение инженера Гарина, сверля меня глазами, и икая, спросило: -что, как, почему, болит, где, зачем? После этой тирады и блеска прищуренных, с туманной поволокой Ленинских глаз, я понял, что день рождения необходимо срочно переносить на другой, более цивилизованный от этого кошмара день. Однако мои мозговые сомнения были в категоричной форме оборваны фразой: - на стол! Пора! Резать! А мне, срочно, домой… Он не упал только лишь потому, что держался за мою гимнастерку. Я долго и громко пытался объяснить ему, что не болен, и что это симуляция – он не слышал. Он дремал, обнимая меня в свой заслуженный день рождения, когда его, после дежурства, дома ждали жена и дети, а он из-за меня был вынужден задерживаться на службе и, наверное, от души уже был поздравлен персоналом медсанбата. Невероятное стечение обстоятельств. Я был привязан к столу и под неусыпным изуверским взором, иногда как молния появлялся из под полузакрытых век майора, происходили священнодействия по подготовке инструментов. Пришла санитарка – молоденькая, шестнадцатилетняя, очень красивая девушка с бритвенным прибором в руках и, краснея, попыталась обрить место будущих издевательств хирурга над плотью молодого здорового организма. Извиваясь от прикосновений тупой бритвы, я прошу эту милую девушку обрить место будущего прикосновения скальпеля только в паховой области, не затрагивая орган размножения. Она, конечно, сразу же соглашается, поскольку я уже начал понимать, что она, недавно работая, по-видимому, первый раз присутствует на таком зрелище, как открытый вид мужского достоинства. Вдруг появляется на горизонте белохалатное чудище в марлевом противогазе и, икая, спрашивает: - где, чего, как, жертва, готова? Останавливает свою дергающуюся, пахнущую перегаром голову на уровень моих гениталий и кричит: - это что, мать твою, куда, зачем, когда и почему не побрито? Девушка пытается объяснить ситуацию, но для него это не более, как мышиный писк. Высокопарным слогом, показывая в воздухе, как должно это происходить, он медленно поясняет: - если вы никогда не держали в руках сей малоодушевленный предмет, поясняю следующее, возьмите его в руку, как берут морковку, и резкими движениями очистите ее от разной срани, вырастающей в виде волосков на этой негодной плоти. Моя бедная медовая медицинская сестра. Мне всегда казалось, что красный цвет краснее, чем красный, не бывает. Но не сегодня. Она взяла этот названный хирургическим сатрапом малоодушевленный предмет своими ласковыми, теплыми пальчиками в ладонь и он мгновенно отозвался на ее прикосновение и возник из пустоты громадным изображением барельефа фонтана, создания великого скульптора Боттичелли. Упавшую в обморок девушку вынесли, а этот ваятель - Роден принялся без наркоза продолжать свои действия по уничтожению тонких, длинных и ненужных частей и деталей, в виде волос, на моей юношеской плоти. Он делал это с таким удовольствием, что мне казалось, будто он впервые вырвался на дачный участок, с лопатами и вилами, и тяпкой обрабатывает свой участок от чертополоха. Я не стонал. Я выл загнанным питекантропами динозавром и дергался, как упавшая лошадь на тонком льду, не зная, подниматься или гордо брыкаться, не чувствуя опоры, привязанный лентами за руки и ноги к столу. Насладившись этим процессом, этот изверг, поднес к моему лицу стакан спирта и приказал выпить. Я никогда не потреблял алкоголь, и эта доза для меня была почти смертельной. Он молча смотрел, как этот яд входит в меня, и пьяно улыбался. Откуда мне было знать, что этот шаг был продиктован заботой обо мне, так как других анестезирующих средств в медсанбате больше не было. Гребаная армия. Не вздохнуть, не перднуть в течение трех часов, пока он пытался найти этот атавистический кусочек тела - аппендикс, ковыряя и переворачивая мои кишки. Но он нашел в себе силы через три часа спросить меня: - что, у тебя, правда, не было ничего, мать твою за ногу, почему, зашить, пока. И удалился. Меня укололи морфием и отвезли в палату.
Утром, при обходе, оказалось, что этот майор, выбритый и пахнущий одеколоном, совсем даже ничего парень и, что он пришел отыграться на мне за испорченный день его рождения своеобразным методом. Он начал мне рассказывать анекдоты и я, корчась от боли, вызванной приступами смеха, пытался закрыть свои уши, чтобы остановить болевые ощущения. Более всего этот иезуит позволил сотворить еще одну сценку юмора, хотя я на него за это и не в обиде. Через два дня после операции он пришел с этой милой, застенчивой медсестрой и, приподняв одеяло с моего обнаженного тела, начал объяснять этому красивому и нетронутому жизнью существу, как определять «тонус жизнедеятельности прооперированных индивидуумов, солдатских существ, наглядным термометровым способом, при воздействии извне пунктуарными способностями лиц, которых надлежит наблюдать и содействовать выздоровлению оных». Я привожу запомнившуюся дословно эту тираду только лишь потому, что радуюсь, услышав любую изощренную и незакомплексованную мысль. Действительно, он мне импонировал не столь блистательными изречениями, как Цицерон, а как человек, находящийся на своем месте. И это юное создание, следуя приказаниям медврача, взяла в руки «термометр» тела солдата и налилась краской стыда, видя увеличивающийся орган и, наверное, понимая, что ее дурачат, отвернулась. А доктор, ни капельки не смущаясь, продолжал глубокомысленно глаголить: - ты дитя, как будущий врач, должна увидать воочию и на ощупь, что градусник подсказывает тебе лишь одно и точное состояние, если градусник взбухает, то солдат здоров, если он тебя не приветствует - солдат не здоров. Мелкие капельки пота выступили на ее чистеньком лобике, а я почти потерял сознание от ее нежных и ласковых прикосновений. Она дрожала так же, как дрожал я, а эта врачебная овчарка находила удовольствие наблюдать за нами, молодыми и неопытными еще по жизни щеночками.
Через десять дней я уже был выписан и медленно, но гордо, отшагивал километровую дистанцию извилистой дорогой, среди забайкальских сопок, в свою часть, так как транспорт для меня предусмотрен не был. Я нес в себе мысль, что, несмотря на «зашкаленные мысли» этого большого, и не только очкастого, но и умного эскулапа, мой «термометр» оказался в очень надежных руках, чему я был рад и очень благодарен ему, и что действительно способствовало моему скорейшему выздоровлению, потому, что эта девушка каждую ночь навещала меня, проверяя мой градусник, согласно распоряжениям главврача и не только пальчиками, и которая приходила ко мне в воинскую часть, проверяя мое послеоперационное состояние длительное время, уже без предписаний и указаний майора медсанбата, от чего я был бесконечно рад. И меня не коробили завистливые взгляды сослуживцев, пускающих слюни похоти, глядя на это милое и красивое создание природы. А я был бесконечно рад и счастлив.
Даже при отсутствии аппендикса.
