Пройдет много лет, и президент Викторио Янукэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда будучи простым енакиевским гопником, он впервые сорвал пыжиковую шапку с захмелевшего прохожего и убежал дворами навстречу сияющим горизонтам пацанского будущего.
 
Перед глазами Викторио проносились вереницы образов,  давно затерянных в малочисленных каморках его массивного кумпола: неудобные нары, вероломный удар тяжелым тупым яйцом, и в тот же миг – головокружение и ощущение ваты в ногах,  покорность и страх в глазах подчиненных,  нахальная женщина с косой - самое глубокое и неизбывное наваждение на жизненном пути, золотые зубы набившей оскомину жены, позорные оплеухи от богача Ренато,  непослушный и тяжелый, словно секция чугунной батареи, язык во время чтения с бумажки очередного казенного бреда от равнодушных спичрайтеров, шеренги любовниц и просто очень дорогих шлюх, презрительная улыбка президента соседней страны, имена писателей, художников и названия стран, которые никак не удавалось запомнить, летящий в морду венок  - все это гигантским водоворотом мыслей и образов уносило его в демоническую воронку, отматывающую кинопленку жизненного пути, возвращующую в далекие времена, когда еще не было в природе родного Межигондо - с дебаркадером, бриллиантовыми люстрами, полями для гольфа, каскадами водопадов в мраморных берегах и угодьями для охоты на кабанов.
 
Именно в этот момент, Янукэндиа отчетливо увидел конец своего рода, предвестником которого, согласно древнему пророчеству, должно стать рождение наследника со свиным рылом.
 
Тогда на территории Межигондо еще вовсю буяли леса, бегали дикие звери и не было семиметрового забора, построенного позже для защиты владений Янукэндиа от залетных велоцерапторов, кинг-конгов, годзилл и прочей опасной для жизни президента живности.
 
Викторио вспомнил, как шел по осеннему лесу, загребая ногами в страусиных штиблетах опавшую листву, и напряженно думал о стабильности и добробуте, насвистывая мелодию «Хоп, мусорок, не шей мне срок». Именно в этот момент он понял, что именно здесь, на этом месте должно появиться что-то по-настоящему масштабное, великое, грандиозное. «Здесь нужно совершить полное и бесповоротное покращення» - неотступно пульсировала мысль в его голове. И вскоре принялся за дело.
 
Так появилось на карте мира Межигондо, которое стало местом странных событий в течение последующих ста лет, позже названных летописцами историей ста лет януковичества. Людям, жившим в это время, пришлось пережить много разных злоключений,  главным из которых стало ощущение невыносимого желания проснуться, протереть глаза и вернуться в мир, где всего этого не могло и не должно быть.
 
***
 
Над всеми, кто окружал род Янукэндиа с самого начала истории Межигондо навис злой рок – их жизни то и дело заканчивались трагически, нелепо, абсурдно, порой в совершеннейшем непроглядном безумии,  но вряд ли кто-то попробует взять на себя смелость и сказать, что жизненный путь отпрысков, друзей и знакомых Янукэндиа не заслуживал подобного завершения. Межигондо все эти годы переполняло такое количество юродивых, безумцев и просто отъявленных негодяев, что спасти его могло только полное очищение, совершить которое могла лишь сама природа.
 
Обосновавшись в Межигондо, первым делом Янукэндиа избавился от жены, отправив ее в глухое селение в сопровождении артистов балета, задача которых была отвлекать ее от тоски по законному мужу пируэтами и сложными па. С тех пор все свое свободное время президент тратил на покращення облюбованной территории, к чему привлек своих молодых и амбициозных сыновей Александро и Викторио Викториано.
 
Старший Александро по прозвищу Стоматолог быстрее всех понял задумку высокопоставленного отца, и засучив рукава принялся воплощать в жизнь великий план «покращення».
 
Понимание того, что у кого-то может оставаться имущество, не присвоенное им, доставляло Александро огромнейшую душевную боль и маниакальное беспокойство. Чтобы избавиться от этого неуемного зуда, получив отцовское благословение, вместе со сворой таких же молодых и голодных прихлебателей с бейсбольными битами и паяльниками наперевес, он принялся отбирать, прессовать, давить и выкручивать яйца населению, в чем основательно преуспел. Вместе с другом Арбузио они каждое утро садились вокруг широкого стола и придумывали все новые и новые налоги и подати.
 
Арбузио, под стать Александро, настолько любил деньги, что не сомневаясь отдал бы за них жизнь. Даже в минуты, когда этот молодой богач засыпал в своем имении на расшитой золотом подушке, перед его глазами мельтешили доллары, четко складываясь на черном небе в яркие созвездия, а купюры по 500 евро пылали в пронзительной темноте, как планеты и туманности, которых во что бы то ни стало нужно достичь.
 
Однажды, вследствие экономического кризиса в Межигондо,  Арбузио сильно заболел. Но даже прикованный к баснословно дорогой уро-гинекологической ванне, он не переставал грезить покращенням. Мистическая связь веса Арбузио и курса национальной валюты позже заставила многих медиков написать тонны монографий, но факт оставался фактом – он хирел и худел, теряя внушительные запасы копимого всю жизнь жира вместе с падением курса межигондийского песо. В какой-то момент Арбузио просто сдулся, словно из него одним махом вынули позвоночник. Могущественный друг сына президента превратися в сморщенный шарик, а потом стал просто кучкой рассыпавшегося пепла, исчезнул с лица земли, словно торопливый след на песке у самого прибоя. Все это происходило на глазах изумленных зевак и лекарей, и надо сказать, что столь удивительный инцидент не стал последним в череде необычных и загадочных смертей в Межигондо.
 
Отобрав все у всех, Александро Янукэндиа понял, что это еще не тупик и переключился на нищих. «Все должны быть равны – думал он, - Почему это нищие стали богаче обычных граждан?» Не меньшей важности мысли занимали и его отца.
 
«Как еще покращить жизнь жителей Межигондо?» – напряженно думал Викторио,  часами восседая на позолоченном унитазе и до отупения перебирая новые варианты.
 
Для новых идей у него всегда был под рукой Азарио  - седой старец с глупыми козлиными глазами. Сей Азарио изъяснялся настолько косноязычно и непонятно, что все окружающие казалось будто он говорит исключительно заклинаниями и проклятиями, поэтому и побаивались его, но гораздо чаще – искренне ненавидели.
 
Впрочем, и у Азарио на тот момент закончились все возможные предложения. Несмотря на свою закоснелость и ретроградство он одним из первых понял, что Межигондо обречено. И теперь ему уже точно ничего не мешало сойти с ума.
 
Пуская слюни безумца на длинную сорочку, в дырявом ночном колпаке он метался на подушках, то требуя всем взяться за лопату и припинити скиглити, то ругая какие-то кравасиси, то вызывая к себе на ковер папередникив, угрожая при этом лишить их премий и путевок в государственные здравницы.
 
Как потом рассказывали очевидцы, во время таких припадков Азарио на самом деле пытался защититься от суккубов-пенсионерок, которые приходили каждую ночь бить сумашедшего старика лопатами по затылку, и не было возможности скрыться от их бойких оплеух и затрещин.
 
- Вчи мову, сука – истошно вопили суккубы и жарили яичницу на седой голове безумца.  Через несколько месяцев таких припадков призраки прошлых ошибок навеки покращили Азарио. И в тот же день в Межигондо начался дождь, который шел четыре года одиннадцать дней и два часа, но так и не был предсказан синоптиками Гидромедцентра.
 
***
 
«Увикны Межигондо» – было написано на главной колокольне города и все, кто приезжал туда, ужасались от масштабов разрухи за пределами центральной площади, где традиционно проходили казни, карнавалы и награждения.
 
Безропотные межигондийцы иногда все же приходили к дому правителя, чтобы высказать недовольство новыми приступами его самодурства и тогда с помощью полицейских дубинок и слезоточивого газа, Янукэндиа приходилось терпеливо объяснять нерадивым согражданам, что дома их ждут сериалы, футбол и ток-шоу о жизни звезд шоу-бизнеса, что, разумеется, гораздо увлекательнее, чем давить на уставшего от государственных дел главу Межигондо.
 
Когда ситуация накалилась и вот-вот стоило ожидать настоящего восстания недовольных, Викторио решил провести выборы. Здраво рассудив, что пройти они должны кристально честно, правитель приказал возле каждой урны на всякий случай расставить автоматчиков, задача которых состояла в том, чтобы показывать дулом, куда в бюллетене надо ставить галочку или крестик. Подсказки сработали не со всеми избирателями, поэтому потом пришлось немного повозиться, самостоятельно исправляя ошибки недалекого народа вручную.
 
Надо признать, что оппозиция в Межигондо была до боли скучным явлениям. Оппозиционер Арсенио хоть и прослыл умным, потому что носил очки, но, в сущности, несмотря на долгие годы оппозиционной карьеры, оставался существом ранимым и обидчивым. Как-то у Арсенио отобрали стадо коров, и он, крепко обидевшись, весь в громах и молниях, пришел к дону Викторио разбираться, чувствуя за спиной поддержку большинства межигондийцев.  Будучи тотчас же спущенным с лестницы крепким пинком самого Янукэндиа, вне себя от ярости Арсенио извинился и попросил возможности прийти на следующий день, на случай если Викторио будет более расположен выслушать острую критику оппозиционера. Впрочем, на следующий день все повторилось, и Арсенио пришлось окончательно выйти из себя – попросить еще одной аудиенции, извинившись за назойливость. И ведь действительно в какой-то момент упорство и храбрость Арсенио сработала – Викторио милостиво разрешил ему выкупить назад отобранных коров, но втридорога. Арсенио тот час же побежал на центральную площадь рассказать всем о великой победе оппозиции, чем привел в экстаз своих соратников – Турчиньяса, Тягнибокеса и остальных, которые сразу рассказали всем о том, как зашатался  режим Янукэндиа в Межигондо и что вот-вот он рассыплется словно глиняный колосс под неумолимой поступью оппозиционного фронта. Чего, впрочем, не происходило еще очень долгое время, пока в ход истории не вмешалась сама природа.
 
Несмотря на очевидные диктаторские замашки Янукэндиа, в Межигондо все же существовал политический плюрализм. Как тут не вспомнить Пьетро Симонидеса – величайшего любовника в истории Коммунистической партии  Межигондо. Пьетро пачками глотал виагру, запивая настойками шпанской мушки и йохимбе-экстрактами, а потом, с твердым, как слово большевика, детородным органом наперевес бегал по городу, оплодотворяя все, что шевелится. Прелестника вовсе не смущало то, что горячая плоть, в которую он то и дело жадно впивался пухлым губами, могла быть и не человеческой  – поговаривают, что именно от неестественных соитий Пьетро с различными живыми существами в Межигондо появились красные, как кумач, дикобразы, олени с рогами в виде скрещенного серпа и молота, и обезьяны с задним отверстием в форме пятиконечной звезды
 
Погиб Пьетро как и жил всю свою жизнь, в судорогах сладострастия, когда ему во время любовных утех на лицо села слишком пышная дама, вовремя не заметив конвульсивно бьющие по подушкам пухленькие руки задыхающегося старого ловеласа. На похорон пришло много старушек-плакальщиц, которые по очереди целовали лидера коммунистов в синие тряпки губ, уже утративших свой привычный плотоядный изгиб, а позже долгие годы рассказывали, как Пьетро вознесся в лучах красного заката к пророкам коммунизма, где вечно живой Владимир Ленин обнял его как брата и увлек за собой в марксистскую Вальгаллу. Хотя, по правде говоря, как только похоронная процессия разошлась по домам, люди Александро Янукэндиа тотчас же вынули бывшего политического сателлита из гроба, вывернули карманы и выпотрошили подкладку костюма в поисках  драгоценностей, а после выбросили труп на съедение гиенам и стервятникам, по определению не разбирающимся в тонкостях диалектического материализма
 
***
 
Неумолимый злой рок, висящий над семьей Янукэндиа и его приближенными, не обошел стороной и женщин. Так близкая подруга президента Таисия де ла Повалидад в какой-то момент столкнулась с настоящим горем – ее, прежде народную артистку и публичную персону, перестали узнавать. Вскоре, вглядываясь в свои фотографии прежних лет и переводя взгляд на зеркало, она и сама перестала узнавать себя. - «Кто же я?» – с таким криком бегала она по улицам Межигондо, вырывая клоки волос из шиньона и убивая клюющих крошки голубей кусками отпадающей ото лба и щек штукатурки. - «Кто я, скажите мне, граждане?». - «Вы – второй номер партии Викторио Янукэндиа» -  отвечали ей прохожие. – «Но как меня зовут?» – спрашивала она дальше и ее силиконовые губы тряслись, словно в лихорадке. – «Какая разница»,- пожимали плечами прохожие. – «Это уже не имеет никакого значения». После этого Таисия де ла Повалидад закрылась дома, занавесила зеркала и перерезала себе горло диском Поплавского, хотя у следствия были и другие версии внезапной кончины народной артистки.
 
Бывшую фаворитку Викторио Янукэндиа Ганну Германио также настигла судьба настолько печальная, насколько и неожиданная. Когда Ганна сидела в кнайпи с филижанкою кавы та тарелею пляцок, закинув ногу на ногу так, что ружови майткы были видны аж до резинки, и рассказывала колежанкам о готовящейся к изданию второй части своей книги, ее внезапно убило наповал австро-венгерским бамбетлем, выброшенным с пятого этажа кем-то из межигондийцев. Говорят, что в этот момент на ее лице застыла целая атлантида непонимания, а под телом растеклась лужа крови вперемешку с испражнениями.
 
Впрочем, к тому моменту Янукэндиа окончательно перестали интересовать женщины. Лишь одна из них все еще могла доставить ему мимолетное удовольствие, да и то благодаря чувству выполненной мести. Давняя противница президента, Хулия, уже несколько десятилетий сидела за решеткой. Янукэндиа любил пробраться ночью под окошко ее камеры и долго разглядывать ее стареющие прелести под полосатой арестантской робой, прицокивая языком и периодически запуская себе пятерню в штаны, тщетно пытаясь отыскать там былую твердость.
 
***
 
В последние дни жизни чудом выжившего после расстрела, уже смертельно больного Викторио мучил один и тот же кошмар  - ему виделся лохматый Балкантавр о шести конечностях, возлагающий венки к его президентской постели, выставляя их ровными рядами прямо у ног. Вслед за этим поднимался ветер, венки падали и падали ему на голову с размеренностью метронома, зажигая искры в воспаленном мозгу, кроша остатки сознания. Просыпаясь в поту Викторио начинал молиться, но искривленный в страданиях рот шептал только имена бывших и уже умерших лакеев и холуев, звал их к себе, но никого уже рядом не было, ведь они ненавидели президента, так как только могут ненавидеть униженные слуги своего деспотичного, но уже потерявшего власть и силу, хозяина.
 
Именно они понесли Викторио на погост еще до того, как он успел испустить дух. Ему виделись золотые дебаркадеры, доверху набитые золотом, женские вульвы и летающие колесницы.  В момент, когда гроб уже нужно было опускать в землю, Янукэндиа привстал среди цветов, открыл рот, чтобы промолвить свое последнее слово,  но тот час был убит оторвавшимся на ветру венком, умерев так, как ему и было предначертано судьбой.
 
Младший сын почившего президента, Викторио Викториано  после кончины отца несколько дней шатался по улицам Межигондо в изрядном подпитии, периодически вламываясь в чужие двери, но межигондийцы уже совсем безбоязненно изгоняли нетрезвого кронпринца пинками и пощечинами.  А вскоре он также покинул мир живых, разогнавшись на своем позолоченном дилижансе до сумашедшей скорости. Младший Янукэндиа вылетел через лобовое стекло и врезавшись головой прямо в огромное могучее дерево у обочины, мгновенно отбросил копыта.
 
В волосах его быстро обосновались дятлы, принявшись стучать твердыми клювами в безжизненные глазницы, но Викторио Викториано уже было всеравно, он не чувствовал боли, стремительно двигаясь в сторону своего персонального Ада.
 
Старший сын президента Александро, единственный из семьи, кто остался в живых,  в тот момент изучал древние манускрипты, в которых силился найти возможности для приумножения своего богатства, и вскоре понял, что истлевший испанский галеон с несметными сокровищами, который он искал уже несколько лет, так и не будет найден. Прошлому не выкрутишь руки как какому-нибудь лавочнику, пекарю, мяснику или нефтетрейдеру, не зажмешь ему яйца в тиски, и только время имеет право отбирать чужое, потому что только оно по праву может считать все сущее своим. Закошмарить, подерибанить и отжать все на свете может только время, и человек не в силах присвоить себе больше, чем способно присвоить оно. Именно эти слова были написаны в длинных свитках, которые пытался расшифровать  Александро, и как только ему это удалось, поднялся сильный ветер, город мгновенно превратился в могучий смерч из пыли и мусора, вращаемый яростью библейского урагана, и еще не дойдя до последнего стиха, Александро понял, что ему уже не выйти из этой комнаты, ибо, согласно пророчеству пергаментов, призрачный город будет сметен с лица земли ураганом и стерт из памяти людей в то самое мгновение, когда он закончит расшифровывать древние тексты, и что все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет януковичества, не суждено появиться на земле дважды.
 
Семь Пятниц